Умершее воспоминание
Шрифт:
— Мне не нужно думать, — возвышая голос, сказала моя избранница, — не нужно, потому что я никогда в тебе не сомневалась! Мне не нужно думать, любим ли мы друг друга, потому что я и без того в этом уверена!
— Эвелин, Эвелин, я тоже не сомневаюсь в тебе и никогда не сомневался…
— Ло-о-ожь… Теперь я вижу, ты полон сомнений и подозрений, и ты так этим невыносим, Логан!..
Я с ужасом узнал эти слова: что-то подобное я говорил и Дианне, когда мы с ней ещё были вместе…
— Прости меня, — сказал я не своим голосом, — прости, я должен… должен улететь. Я встречу свой день рождения
«Чего тебе нужно?» — мысленно закричал я на себя и не нашёл ответа.
— Я думала, мы будем вместе в этот день, — прошептала Эвелин, и её лицо исказила судорога рыдания. — Вообще-то у меня для тебя есть подарок…
— Эвелин, мы оба…
— Наоборот! — истерично взвизгнула она, прервав меня. — Когда в наших отношениях образуется пропасть, мы должны быть вместе! Иначе один из нас шагнёт в эту пропасть, и ничего уже будет не вернуть!
— Я улечу, — превозмогая себя и переступая через всё, через что только можно переступить, сказал я. — А когда вернусь, мы обсудим всё на холодную голову… вместе. Вместе мы разберёмся.
Она смотрела на меня, нервно кусая губы.
— Я боюсь, ты будешь страшно жалеть об этом, — выговорила Эвелин колючим голосом.
— Не бойся, — растерянно сказал я, несколько испугавшись и этим словам, и этому тону. — Даже если будет так, всё это станет моим грузом, моим, а не твоим…
Признаться честно, это был худший день рождения из всех, что мне приходилось отмечать. Я принимал подарки и поздравления от родных, из последних сил улыбаясь им, но внутри у меня было так пусто, так сильно меня терзало чувство вины, что я готов был в любую минуту встать и уйти из этого дома. Но я боролся с собой и терпел, терпел только ради тех, кто приехал сюда сегодня ради меня. В особенности я терпел ради родителей.
Они, конечно, сразу заметили моё состояние и с испугом в глазах принялись меня о нём расспрашивать. Я отвечал вяло и устало, врал про работу и тяжело давшийся перелёт, хотя сильно не хотел лгать. Но увы, мне пришлось сделать это и тогда, когда мама с папой спросили про Эвелин. Они оба были насторожены её отсутствием и, как мне показалось, даже не сразу удовлетворились моим ответом: «У Эвелин тоже есть семья». Да, моя ложь была не слишком оригинальной, но времени на раздумье у меня было крайне мало: в самолёте мне даже и в голову не пришло, что родители могли спросить меня об Эвелин…
Эти два дня я провёл в совершенной фрустрации, не ел и почти не спал. Думать я ни о чём не мог и не хотел, в голове клубились лишь какие-то несчастные клочки мыслей, которые только и делали, что раздражали мои и без того раздразнённые нервы. Эта потерянность, этот полный неинтерес к жизни делали из меня не человека, а безвольный мешок из мяса и крови, которому ничего не нужно и который сам не нужен никому.
Я сидел за столом, не беря в рот ни кусочка и только поверхностно участвуя в разговорах, в которые меня вовлекали. Но меня не интересовали ни свадьба моей троюродной сестры, ни кофейня, которую собирался открыть папин брат; даже Пресли, пристававшей ко мне с разговорами о своём новом парне, не удалось меня заинтересовать! Я чувствовал себя чужим и одиноким среди этих весёлых и полных
А внутри меня шла напряжённая работа мысли. Итак, я оставил Эвелин для того, чтобы дать нам обоим немного подумать. Но о чём мне нужно было думать? Очевидно, о вине, которую я беспрестанно чувствовал. Я и представить себе не мог, как моя возлюбленная справлялась со всем этим в одиночку… Как я посмел оставить её после такого, в таком состоянии? Всё же я поступил как последний эгоист, нисколечко не подумав о ней, хотя и пытался убедить себя в обратном. Я не чувствовал гордости по отношению к произошедшей между нами ссоре, поэтому без раздумий взял телефон и позвонил Эвелин. Я очень переживал за неё.
В ней, видимо, тоже не было гордости: моя избранница практически сразу ответила на звонок.
— Ты уже в Далласе? — спросил её родной и спокойный голосок, который вчера так дрожал от обиды и непонимания.
— Да, любимая, да…
Замолчав, я закрыл глаза и немного подумал над тем, что мне следовало сказать дальше.
— Я жалею о том, что улетел, — честно высказал я то, что лежало у меня на сердце.
— Я тоже жалею о том, что… что осталась без тебя…
В трубке послышалось её неровное дыхание, и мне показалось, что моя возлюбленная заплакала. Я сжал телефон с отчаянием от того, что ничем не смог бы помочь ей, и обеспокоенно, с сожалением произнёс:
— Эвелин?..
— Да? — ответил её ровный и несколько холодный голос. Не могли же мне её слёзы показаться?..
Я вздохнул, словно переводя дух.
— Я завтра буду в Лос-Анджелесе. Мне очень жаль, что не смогу прилететь раньше…
Она молчала, и это молчание безжалостно хватало меня за сердце. Я без слов и всяких взглядов понимал, что Эвелин была на меня страшно обижена, и ещё больше меня угнетало понимание того, что именно сейчас я ничего исправить не мог. Надо было дожить до завтрашнего дня: завтра, завтра всё должно наладиться…
— Мне ужасно тебя не хватает, — признался я, так и не услышав от Эвелин ни слова.
— Я верю, — прошептала она.
Я несколько насторожился её ответом: моя возлюбленная даже не сказала, что тоже по мне скучает… Это только показывало её холодность ко мне или указывало на что-то, чего я понять был не в состоянии?
— Тогда до завтра, — сказал я грустно и с досадой.
— Логан! — позвал меня её дрогнувший, чуть ли не сорвавшийся голос.
— Что, Эвелин, что? — забормотал я, сильнее сжимая в руке телефон.
Она помолчала немного, после чего тихо произнесла:
— С днём рождения, дорогой.
Меня так воодушевило последнее сказанное ею слово, что я впервые за два дня улыбнулся абсолютно искренне. Прикрыв глаза и всем сердцем сожалея о том, что меня не было рядом с ней, я прошептал:
— Спасибо.
Вечером, когда мы уже убирали со стола, я и папа остались на кухне вдвоём. Я задумчиво пялился в стену и соскребал с тарелки остатки семейного ужина.
— Пап, — вдруг сказал я, не вполне осознавая, что говорил, — как часто вы с мамой крупно ссорились?