Умершее воспоминание
Шрифт:
Чарис задумчиво покачала головой.
— Верно. Нужно будет ему рассказать…
Я опустил глаза и снова начал сравнивать отношение Чарис ко мне и к Маверику. Интересно, про себя и своего второго молодого человека она тоже намеренно мне не рассказывала? Тоже для того, чтобы не расстраивать? И как скоро собиралась рассказать? Через год? Полтора? ..
— И где находится твоя новая лечебница? — спросил я вместо кучи других вопросов, только что родившихся в моей голове.
—
— Не в Америке? ..
— В Германии. Я полечу туда, чтобы пройти полугодовой курс лечения.
— Часто будешь туда летать?
— Раз в два года, пока срок лечения таков. А потом… посмотрим, как карты лягут.
— А что, если лечение в Германии тебе не поможет?
Чарис вдруг засмеялась.
— Лечение в США тоже может мне помочь, — ответила она. — Вся правда в том, Логан, что кое-какой человек не хочет больше видеть меня в стенах этой больницы.
— Дейл, — догадался я.
— Верно. Это он, пользуясь своим положением, организовал мой вылет из этой лечебницы. Поэтому он и ограничил список моих посетителей, он знал, что Маверик ищет для меня нового невролога. Возможно, он хотел, чтобы я поскорее убралась отсюда…
— Коварный и злопамятный Дейл, — покачал головой я. — Он просто не смог простить тебе твой отказ, правильно?
— Да. Наверное, не смог смириться. Но, по правде говоря, есть ещё несколько обстоятельств, усиливающих его ненависть ко мне. Об этом говорить сейчас не особо хочется.
— Ясно. Но почему именно Германия?
— Родители так захотели, — вновь пожала плечами Чарис. — Они доверяют германским врачам.
— Когда ты улетаешь?
— Через два дня. Мне эта больница, честно говоря, тоже осточертела. Хочу поскорее уехать отсюда.
— Можно ещё один последний, но нескромный вопрос?
Она утвердительно кивнула.
— Сколько стоит это лечение?
Чарис на какое-то время замолчала. Безмолвно глядя на меня, она словно о чём-то размышляла, думала, сказать мне правду или нет.
— Первые полгода стоят пятнадцать тысяч долларов. Далее сумма будет только повышаться.
Я облокотился на спинку стула и вздохнул. Не знаю, сказала Чарис правду или нет, но названная ею сумма была не из самых маленьких. Даже если она соврала, настоящая сумма на много больше. Я смотрел на свою бывшую возлюбленную и думал, чем могу ей помочь.
— Сегодня вечером я перешлю деньги твоим родителям, — сказал я наконец. — Ровно пятнадцать тысяч.
— Логан, — резко вырвалось у Чарис, — они не примут эти деньги.
— Примут, будь уверена.
— Нет, Логан, ещё раз не-е-ет. Я. Я не могу принять эти деньги, понимаешь? Ты не обязан. Ты ничем мне
— Ошибаешься. Это из-за меня ты летишь в Германию и готовишься заплатить за лечение бешеную сумму. Только я в этом виноват, и заплатить за лечение — это меньшее, что я могу сделать.
— Ты уже оплачивал моё лечение, помнишь? Сразу после… сразу после нашего расставания. Этого мне было достаточно, слышишь? Я больше ни о чём тебя не прошу. Логан. Ни о чём.
Я покачал головой и встал на ноги.
— У тебя ничего не выйдет, Чарис. Ты меня не отговоришь. Сегодня эти деньги будут у вас.
Я двинулся к выходу, но услышав её голос, остановился.
— Логан.
Повернувшись, я увидел Чарис прямо перед собой. Она заглянула мне в глаза и, подавшись вперёд, крепко-крепко обняла. Я неуверенно положил руки ей на талию. Было непривычно вновь ощущать аромат её волос и чувствовать её дыхание на своей шее. По телу пробежала дрожь, и поэтому я поспешил отстраниться.
— Большое спасибо, — прошептала она.
Я лишь кивнул в ответ и вновь оставил Чарис одну в заточении этих ужасных белых стен.
А вечером, когда все запланированные мною дела были сделаны, я заварил себе крепкий чай и, присев у камина, вытянул к нему ноги. На душе впервые за долгое время царило умиротворение. Я чувствовал себя стариком — стариком, прожившим долгую жизнь, на протяжении которой делал много полезных вещей, и которому теперь ничего не остаётся, кроме как сидеть у камина, понимая, что жизнь клонится к закату, и думать обо всём, о чём только можно.
Мои странные старческие размышления прервал звонок в дверь. Я с удивлением взглянул на часы: было уже больше полуночи. Но я всё же встал и, на всякий случай убедившись, что на крыльце не стоит толпа разъярённых фанаток, открыл дверь.
В прихожую сразу же ворвался ночной ветер. Волосы на затылке Кендалла зашевелились, словно они были живыми и жили своей собственной жизнью. Недавно прошёл дождь, но немец был в одной футболке. Я сразу понял, что он жутко пьяный. А если он пьяный, значит, по крайней мере, одну пачку сигарет он уже выкурил.
— Можно я войду? — спросил Шмидт, стуча зубами и пытаясь согреть себя руками.
— Ты полагаешь, что можешь услышать отрицательный ответ?
Мы прошли на кухню, и Кендалл сразу же достал из кармана на половину пустую пачку сигарет.
— Какая по счёту? — поинтересовался я, поставив на стол кружку с чаем.
— Всего лишь только первая. Есть огонь?
Подойдя к столешнице, я взял спичечный коробок и бросил его другу. Тот, не успев ничего сообразить, уронил «огонь» и негромко выругался.