Уроки лишнего и нужного

Ронин Леонтий

Которому автор присвоил звание «капитан порта Париж».

Над каютой Эйфеля в небе странная конструкция.

Может, ее ради и вся затея?

Металлические нити тянутся к звездам и по сторонам света; закручены в спирали, спутаны в мистический колтун – загадочная антенна шлет сигналы родственным душам?

Бесплатный Лувр не бесплатный сыр.

Попасть под купол стеклянной пирамиды – помайся-ка в длинной очереди, пока, наконец, ряды блестящих турникетов гигантской мышеловки

бросят на конвейер эскалатора и опустят в чрево музея.

Подземное чистилище, пардон, кошельков магазинами, салонами, ресторанами. Увидеть Мону Лизу жаждет не рыхлая одиночная очередь, как у входа в Лувр, но плотная масса тел в отведенном ей коридоре из коричневых ленточек, где людей закручивают в ряды спиралей.

И в этих змеевиках, как на керамике старых электроплиток, они медленно и тупо движутся встреч друг другу, что походит на странный групповой танец.

А мимо Моны, забранной под стекло, уже не останавливаются, тянут шеи, разглядеть.

У Венеры Милосской тоже густо, но тут лишь плотное полукольцо тонких ценителей.

Вспышками фотокамер слепят друг друга, «стреляют» снизу, справа, слева, терпеливо кладут на видео.

Этакие папарацци вокруг принцессы Дианы.

Разглядывать будут, очевидно, потом, по возвращении домой – «эпоха ксерокса, сэр»…

Не столько циник, сколько патологоанатом с комплексом садиста, этот странный художник…

Будто ему мало рабочей занятости профессией.

Желает длить мгновения восхитительного общения с изуродованными клиентами, у которых расплющены лица, расколоты черепа, оторваны носы и уши, тела скрючены в пламени, раздавлены упавшими стенами, истерзаны взрывами.

Но, может, он пророчествует?

И в дорогих рамах препарированные пресервы будущей действительности подносит на блюде больших полотен в благостной тиши музейных залов?

А публике уже мало такой пищи на телеэкране – смакует, солидно от одной расчлененки к другой…

Вернисажный бомонд музея Майоля – тонкие парфюмы, галстуки и драгоценности.

Причесан и побрит, сдержанны жесты и манеры. Перемещается по зале как бы не случайно, с достоинством, виртуозно и ловко – так ножом и вилкой находят кусочкам говядины кратчайший путь к горчице на краю тарелки.

Из амбразур в стенах собора таращатся химеры – бесконечная шея с каменной мордой, без рук, ног, туловища.

В три человечьих роста дверь подалась легко – а там гудит воздух, сотрясая, кажется, стены и своды.

Само время словно дышит трубами органа.

Века клубятся в этих пределах.

Их бездну чувствует потревоженная душа, которую держим в черном теле, суетном и грешном.

И редко балуем мгновениями божественного света.

Спинами прихожан зашаркан серый камень колонн и стен, а запах веков походит на запах пыли.

Но даже в солнечный

день свет от окон под куполом не опускается к подножию.

Чтобы каждому было понятно: светло там, наверху…

Страж ворот медицинской академии за стеклом искоса глянул, не подняв головы.

Встретили и закружили тихие дворики – овальные, квадратные, неправильной формы.

Крытые галереи с анфиладами колонн из белого камня.

Мраморные мантии патриархов медицины в глубоких нишах. Магнолии и сакура, а может просто вишня. Нет скамей, присесть.

Только птицам дозволяется в этом раю.

Счастливо щебечут на ветках, во множестве, со всего Парижа, словно, здесь укрылись от апрельского ветра.

Белый камень, белый мрамор… и ни души на белом свете?

Неширокий коридор к низкому своду в пещеру.

Там, в глубине, в таких же мраморных одеждах, капюшон на голом черепе… прячется смерть.

Черная бездна пустых глазниц – озноб по спине.

Бросив на асфальт куртку рядом со шляпой – посреди тротуара вдруг на колени юноша.

Волосы повисли, закрыли лицо.

Люди обтекали его безучастно, словно вода – ненужную сваю бывшего моста.

Подсвеченные набережные Сены с башнями и шпилями.

Настил моста чуть пружинит, слышат ноги.

В зазорах досок качаются звезды огней в реке.

Ближе к перилам, как на травке, «столы» – полотенце, салфетка, лист ватмана.

Фужеры на тонких ножках.

Под «столами» теплоходы. «Хорошо сидят», – позавидовал…

Да, каждый месяц первого числа Лувр открыт желающим.

Прибыла и королева Англии.

Не ради, конечно, бесплатного посещения музея…

Дождик моросит.

Париж накинул плащи.

Поднял капюшоны и раскрыл зонты.

Полицейские походят на мушкетеров, треугольники белых накидок расклешены понизу.

«Мушкетеры» закрыли движение с поперечных улиц, пока следует королевский кортеж.

Толпа наблюдает виртуозное соло полицейского для свистка и жеста белой перчатки.

Дневной свет уходил. Стены замкнутого двора Лувра таинственно розовели. Так разгорается театральный занавес перед спектаклем.

Камень превращался в потемневшее от времени золото, пока сдержанно растекалась тонкая подсветка стен.

Площадь внутреннего пространства обратилась в черный квадрат, нежно шелестят в полутьме струи неосвещенного фонтана.

Скрипач у дальней стены.

Мелодия из «Орфея и Эвридики» – жизнь и смерть, и вечная любовь – звучит, казалось, рядом, у золотых стен с причудливыми тенями каменных фигур, выступов, карнизов и кариатид. – Мерси боку, – чуть склонил голову, когда монеты звякнули в пустом полиэтилене на асфальте.