Услышь меня, чистый сердцем
Шрифт:
Папа, мама, Танюшка и я отдыхали в Евпатории, когда на экраны вышел фильм «Овод» с Олегом Стриженовым в главной роли. Никогда не забуду этот вечер в летнем кинотеатре. Я влюбилась в Олега Стриженова!
Казалось, что море, солнечный песчаный пляж и дивные парки знают о моем настроении. И вдруг у моря я встретила мальчика, похожего на Овода.
— Смотри, Овод, — сказала я своей подруге.
— Надо же! Правда!
«Овод» тоже обратил на меня внимание.
Днем я укрылась от жары в парке и вдруг
— Тебя как зовут?
Обернулась — за мной идет «Овод».
Этим же вечером мы пошли в кино смотреть Лолиту Торрес. А следующий день провели на дереве, глядели на море и объедались шелковицей. Нам казалось, что мы никогда не расстанемся, но «Овод» жил в Ужгороде, а мне надо было возвращаться в Москву…
В кинотеатре «Юный зритель» на Арбате шел фильм «Сорок первый». В классе я нарочно садилась у самой двери и, как только учительница поворачивалась к доске, мигом выскакивала из класса и бежала смотреть Олега Стриженова в этом потрясающем фильме. А дома, когда никого не было, я кричала, подражая Марютке — Изольде Извицкой: «Синеглазенький ты мой!..» Все стены моей комнатки были увешаны портретами Олега Стриженова.
В праздничные дни в витринах магазинов по всему Арбату выставлялись фотостенды новых работ «Мосфильма». Под Новый год я гуляла по Арбату и с интересом разглядывала снимки актеров за стеклами витрин, украшенных морозным рисунком. Не могла оторваться от витрин с портретом Олега Стриженова в роли Гринева в «Капитанской дочке». Было такое ощущение, что он мне родной…
А теперь Олег Стриженов подходит к «воронку», из которого мне нельзя выходить до приказа конвоира.
Худенький «наркошка» [5] из «обезьянника» досадовал:
5
«Наркошка» (тюремный жаргон) — наркоман.
— Эх, не видно!
Я присела на корточки и подала руку Олегу. Он вглядывался в меня и был очень серьезен, а я улыбалась. Братва в своем отсеке, схватившись за решетки, замерла.
— Я здесь снимаюсь в фильме у Бориса Григорьева. Целый день жду тебя. В суд прийти не смогу, а моя Лина завтра обязательно придет.
— Передай ей низкий поклон от меня.
И замолчали. Тишина была необыкновенная. Потом Олег резко отвернулся и быстро пошел по дороге государства Бутырского в сторону проходной.
Так и стоят у меня перед глазами напряженные кисти рук заключенных. Рук было много, очень много. Лица оставались в темноте, а кисти рук, вцепившихся в решетку, белели. Какая жуткая фреска под названием «Тюрьма».
Все замерло на какое-то время… Потом кто-то тяжело выдохнул многозначительное «да».
Конвоир, опустив глаза, проводил меня до двери главного корпуса Бутырской тюрьмы.
И снова тесная-претесная камера, где совершенно нет воздуха из-за нагревшихся за день решеток и прочих железяк. Дымно и влажно в камере,
Девочки притихшие.
Рая-мальчик вдруг спрашивает:
— Валюша, ты знаешь, сколько мы государству стоим в сутки?
— Нет.
— Тридцать семь копеек. Во как!
И отрывисто засмеялась. Хотела рассмешить всех. Не получилось. Все оставались молчаливыми. Отрешенно-задумчивыми. На усталых лицах — печаль.
А на следующий день в суд, как и обещал Олег, пришла Лина. Лионелла Пырьева — последняя из трех женщин, любимых легендарным Иваном Александровичем Пырьевым. Первыми были Марина Алексеевна Ладынина и Люся Марченко.
В 1959 году меня пригласили на кинопробы, остановив прямо на улице. Я пришла на «Мосфильм» и… заблудилась. Не где-нибудь, а в павильоне, в котором Иван Александрович Пырьев снимал «Белые ночи» по Достоевскому с прелестной Люсей Марченко и Олегом Стриженовым: в то время Олег уже был суперзвездой.
В огромном павильоне — Петербург Достоевского с каналами, мостиками, фонарями, дворами-колодцами и даже туманом… Самый настоящий город с притихшими вечерними домами.
И вдруг вижу — диво-дивное: Мечтатель и Настенька стоят на набережной канала. Олег Стриженов и Люся Марченко, взволнованные, произносят реплики своих героев. Иван Александрович удовлетворен актерами.
Я уже читала Достоевского, была влюблена в Олега Стриженова и восхищалась Люсей Марченко в фильме «Отчий дом». И конечно же много раз смотрела фильмы с ослепительной Мариной Ладыниной.
— Приготовиться к съемке! — командует тем временем второй режиссер.
И вдруг, к своему ужасу, замечает, как я выглядываю из-за угла декорации дома. Мигом оказывается возле меня и шипит:
— Немедленно покинь павильон! Безобразие! Кто тебя сюда впустил?!
— Никто.
А Иван Александрович кричит:
— Все ушли из кадра! Мотор!
Второй режиссер — это была жен шина — профессионально зажимает мне ладонью рот и мы замираем…
Как во сне… Я слышу текст Достоевского… Совсем рядом Олег Стриженов… Марченко… Пырьев…
— Снято! — радуется Иван Александрович.
— Перерыв на обед! — звонко закричала второй режиссер у самого моего уха и добавила, адресуясь уже ко мне: — Выход там. Иван Александрович не любит посторонних в павильоне.
Но мне не казалось, что я посторонняя.
Режиссер ушла на обед, а я осталась и стала осматривать этот уж точно «умышленный» город. Вода, да-да, самая настоящая вода темнеет в канале, фонари погашены, а туман, устроенный пиротехниками, еще не рассеялся.
Из павильона все вышли.
Я прошлась по набережной и остановилась на мостике, где снималась сцена. Вдруг слышу:
— Ты что здесь делаешь?
— Гуляю.
Иван Александрович стоял в арке «петербургского двора» и с интересом разглядывал меня.
Голос его был нестрогим.