В чем суть вопроса
Шрифт:
Когда человек уверен в своих силах, он не боится вступать в спор с людьми, не согласными с его мнением. И не боится признать их правоту, если убеждается в правильности их аргументов. А у Николая это качество напрочь отсутствовало.
Такая неуверенность в себе и постоянные колебания уживались в нем с гипертрофированным самомнением. У него, как и у многих других монархов, было чувство особой близости к Небу. Известный адвокат его времени Кони, лично знакомый с царем, писал, что этот взгляд на себя как на провиденциального помазанника Божия вызывал порой в Николае приливы такой самоуверенности, что им ставились в ничто советы и предостережения тех немногих честных людей, которые еще обнаруживались в его окружении. Об этом же писал граф Витте. По его словам, при принятии решений Николаем руководила мистическая вера в непогрешимость государя,
Николай никогда не видел в своих министрах сотрудников, с которыми он должен обсуждать и решать задачи управления. Он видел в них только простых приказчиков им нанятых, чтобы они осуществляли его волю. Он никогда не вступал с ними в дискуссию из-за боязни быть уязвленным, если докажут его неправоту, и никогда не считал нужным постараться переубедить министра, привлечь на свою сторону, чтобы сохранить его сотрудничество. Для него гораздо проще было смахнуть человека, каковы бы ни были его достоинства, и поставить на его место другого. Чувство благодарности царь ни к кому не испытывал. Никакие заслуги, никакие жертвы, ради него принесенные, не могли обеспечить положения и не гарантировали от обид. Стоило только министру попытаться утвердить себя и иметь собственные идеи, как его участь была решена. Николай не держал рядом с собой человека, у которого была своя, а не его точка зрения.
Расставаясь с министром, он не делал это прямо. Он не говорил министру открыто, в чем с ним не согласен. И чем больше расходился во взглядах со своим помощником, тем, казалось, с большей благожелательностью его слушал. Увлеченный правильностью своих доводов и не получая от Николая отпора, очарованный человек полагал, что царя убедил. Он уезжал окрыленный, уверенный, что завтра приступит к выполнению намеченной программы, а утром получал конверт с известием о своей отставке. Такое лицемерие бесило Витте. «Это вероломство, эта немая ложь, неспособность сказать «да» или «нет», выполнить то, что решено, боязливый оптимизм, используемый как средство, чтобы набраться мужества – все это черты, крайне негативные во владыках», – писал он о царе.
Самыми умными в окружении Николая считались обер-прокурор Священного синода Победоносцев, убежденный консерватор, и ловкий, дельный и энергичный Витте. Они оба были самыми выдающимися государственными деятелями двух последних царствований, и оба достались царю в наследство от отца. У Александра III было то положительное качество, что, не имея собственного ума, он, в отличие от Николая, не ревновал к уму чужому. Поэтому подле него случались талантливые люди.
Победоносцев был консерватором не потому, что считал, что в России все хорошо. Напротив, он считал, что в ней все плохо. Но он видел к чему приводили попытки ее реформировать, и сделал отсюда заключение, что лучше оставить все как есть. Совсем другим человеком был Витте. Он происходил из обрусевшей немецкой семьи и как сын скромного служащего смог получить образование только благодаря стипендии. Закончив учебу, Витте поступил на работу в Управление Юго-Западных железных дорог, где вскоре был замечен начальством, а затем и самим царем. Александр III последовательно его назначал директором Департамента железнодорожных дел, министром путей сообщения и, наконец, министром финансов.
Поскольку Витте вышел из низов и общался с самыми разными слоями общества, он накопил глубокие знания о российской действительности. Тем самым он обладал тем, чего были лишены царь и его окружение. В высших кругах Петербурга Витте считали гениальным и опасным выскочкой, и не могли ему простить стремительной карьеры. Но поскольку Николай ничего не смыслил ни в железнодорожном деле, ни в финансах, он не решался расстаться с ценным работником, хотя и ненавидел его, признавая за ним превосходство. Он даже присвоил Витте титул графа за подписание им Портсмутского мирного договора с Японией, но после его смерти признался французскому послу Палеологу: «Смерть графа Витте была для меня глубоким облегчением».
А Витте раздражало в Николае его двуличие, его стремление всех водить за нос, всех обмануть, всех одурачить. «Он не способен вести дело начистоту, – писал Витте в дневнике, – а все стремиться ходить окольными путями».
Вокруг Николая собирались только люди, его ублажавшие грубой лестью, показывая вид, что они преклоняются перед его умом, глубиной его понимания, его проницательностью и силой его самодержавной воли. Отсюда всеми замеченное свойство царя – он окружал себя одними бездарностями, в лучшем случае – посредственностями.
Известна история поиска им нового министра внутренних дел. Наметив двух кандидатов – Сипягина и Плеве, Николай решил поинтересоваться мнением о них у Витте. Тот дипломатично отметил у Сипягина недостаточную подготовленность, а у Плеве отсутствие убеждений и совершенную беспринципность. Зная, что мнение Победоносцева почти всегда противоположно мнению Витте, царь попросил и его дать оценку намеченных кандидатов. Более прямой Победоносцев сказал без дипломатии: «Сипягин – дурак, а Плеве – подлец». Любопытно, что получив единое мнение людей, во всем остальном друг с другом несогласных, Николай назначил на этот пост обоих: вначале Сипягина, а после его гибели Плеве.
Николай II и Петр I были прямыми противоположностями в качестве руководителей государства. У Петра была цель – превратить Россию в великую державу, и управление ею было смыслом его жизни, предметом его постоянных забот и размышлений. Ошибался он или нет, другой вопрос. А у Николая никакой программы не было. Он смотрел на Россию как на доставшееся ему по наследству имение. Он и управлял государством так, как чиновник исполняет конторскую должность. Приходил на службу в 9.30, заканчивал занятия к двум часам дня. Через все его царствование красной нитью прошло стремление ничего не отдать из своих царских прав, ничего не упустить из своей собственности, все сохранить и передать по наследству детям. На любые уступки, такие как созыв Государственной Думы, он шел только с большого перепугу, когда его прижимали к стене. Весьма характерны его ответы на вопросы анкетного листа Всероссийской переписи населения, проведенной в 1897 году. В графе о звании Николай написал: «Первый дворянин», а в графе о роде занятий поставил: «Хозяин земли русской».
В первые годы XX века в самих помещичьих кругах возникла идея поделиться с крестьянами частью своей земли, чтобы снизить социальную напряженность в деревне. Проект закона разработал главноуправляющий земледелия и землеустройства Кулер. Он предложил передать крестьянам за денежную компенсацию 25 миллионов десятин государственных и помещичьих пахотных земель. Тем самым он намеревался укрепить крупное землевладение, все более усваивавшее новые интенсивные способы сельскохозяйственного производства. Несмотря на то, что Кулер запланировал взыскание с крестьян огромного выкупа, общей суммой превосходившего платежи, взятого «с мужика» после реформы 1861 года, и наметил к передаче крестьянам только «земли, впусте лежащие, а также земли, обычно сдаваемые владельцами в аренду», Николай решительно воспротивился проекту. На предоставленном ему докладе о результатах обсуждения аграрного вопроса в Совете министров, где прямо было сказано, что «представляется предпочтительным для помещика поступиться частью земли и обеспечить за собой владение остальной землей, нежели лишиться всего», царь поставил свою резолюцию: «Частная собственность должна остаться неприкосновенной».
Казалось, он должен был быть заинтересован в снижении социальной напряженности в государстве, но этот закон мог в будущем затронуть его собственные интересы. Ведь Николай был крупнейшим в России землевладельцем, и если сегодня речь зашла о пустоши, то завтра она могла пойти о земле частной. Поставив резолюцию, Николай вслед за ней издал мстительный указ: «Кулера с должности главноуправляющего сместить».
Настоящей страстью Николая было не государство, а его любимая жена и дети. Там, в кругу семьи, протекала его настоящая жизнь, под домашним абажуром, у подола жены, а не за кабинетным рабочим столом лицом к лицу с министрами, которые вводили его в курс дел империи. Недуги, которыми страдала Александра Федоровна, в глазах Николая были существеннее, чем болезненный невзгоды России, а чаепитие с ней важнее, чем прием министра. Царю приходилось прилагать усилия, чтобы вытаскивать себя из уютного, мирного семейного очага и облачаться в тяжелый мундир государственных обязанностей.