В дальних плаваниях и полетах

Хват Лев Борисович

— Не мерзнете?

— За маленькую боюсь, на душе неспокойно…

Наконец Кренкель добирается до палатки Шмидта:

— Отто Юльевич, материк не отвечает.

— Пробуйте еще и еще! Добейтесь связи во что бы то ни стало, важнее нет у нас задачи.

^{Выдающийся советский ученый, исследователь Арктики академик Отто Юльевич Шмидт.}

Кренкель возвращается к себе. Снова и снова берется за ключ. Торопливо несутся

в эфир позывные Уэлена и Северного. Ответа по-прежнему нет. Томительно проходят часы. Радисты поочередно сменяются у передатчика. Неодолимо тянет ко сну, трудно устоять против внезапно охватывающего оцепенения. Однотонный стук ключа навевает дремоту. Сгорбившись перед камельком, Кренкель ежится, вздрагивает, словно его лихорадит. «Та-а — та-та — та-а» — отстукивает Сима Иванов и снова напряженно вслушивается… Что это? Неужели налаживается?.. Так, так… Есть! Услышали!..

— Уэлен отвечает! — во весь голос кричит Сима.

Кренкель вскочил.

— Что? Давно? Долго я спал? Почему не разбудил? — бормочет он.

— Да ты почти не спал. Может быть, минутку или две. Уэлен отозвался только что, вот сию…

Не дослушав, Кренкель во весь дух несется через торосы и сугробы к Шмидту:

— Связь есть!

Начальник экспедиции и радист ползком забираются в «радиорубку». Кренкель протягивает журнал:

— Пишите, Отто Юльевич.

— Уэлен может обождать? Будет большой текст, предупредите.

Иванов подносит фонарь. Начальник экспедиции пишет первое донесение со льдины:

«Москва Совнарком СССР копия Главсевморпути…»

Кренкель отстукивает свои позывные — те же, что были у «Челюскина». Теперь береговые радиостанции слушают, ждут.

Из ледового лагеря в эфир уходит радиограмма, помеченная номером первым, дата — 14 февраля:

«13 февраля, в 15 часов 30 минут, в 155 милях от мыса Северного и в 144 милях от Уэлена «Челюскин» затонул, раздавленный сжатием льдов. Уже последняя ночь была тревожной…»

Эту радиограмму спустя несколько часов мы с волнением читали в Москве, на улице Горького, где тогда помещалась редакция «Правды».

НА ПОМОЩЬ!

Жизнь и борьба небольшого отряда полярников, оказавшихся на льдине в далеком Чукотском море, взволновала советских людей. В редакции не прекращались телефонные звонки: «Что в лагере? Какие новости? Можно ли сбросить с помощью парашюта посылки на льдину?»

Из Винницы и Иркутска, Петрозаводска и Баку, из районных центров и колхозов приходили в редакцию письма; авторы их советовали применить всевозможные спасательные средства — от аэросаней и воздушных шаров до мощных тракторов с гигантскими санями на прицепе. Хватало и фантастических проектов. Пылкий прожектер из Саратова настойчиво предлагал в экстренном порядке оборудовать и испытать придуманную им конструкцию — «аэроспас». С полной серьезностью он рекомендовал: спустить с борта самолета на длинных металлических тросах «нечто вроде люльки, которой пользуются маляры при наружной окраске зданий», а «когда люлька достигнет льда, в нее усядутся два человека, и экипаж самолета, накручивая трос на барабан, поднимет их в кабину»… Многие проекты, предлагаемые от чистого сердца, были сродни «аэроспасу» — смелы, но неосуществимы.

На улицах, в трамваях, магазинах, фойе театров и кино завязывались дискуссии. Припоминали случаи кораблекрушений, спорили об особенностях арктического климата, свойствах полярных льдов. Раскрыв газету, первым делом искали сообщений из челюскинского лагеря.

Как-то ранним утром я увидел толпу возле памятника Пушкину на Тверском бульваре. В газетной витрине только что вывесили свежий номер.

— Нам не видно, читайте вслух, — требовали из задних рядов.

Послышался громкий голос добровольного чтеца:

— «Челюскинцы продолжают жить на льду. Женщины, дети и пятеро мужчин перешли в построенный на льду деревянный барак, где сравнительно

тепло. Вышел первый номер стенной газеты «Не сдадимся!».

— Ишь ты, стенгазету выпустили, — отозвался кто-то из толпы.

— Крепко назвали…

— Что говорить, молодцы!

«Не сдадимся!» — стало девизом челюскинцев, выражением их мужества, стойкости, организованности.

Из Москвы к далекому лагерю Чукотского моря протягивалась рука помощи. Члены правительственной комиссии советовались с учеными-полярниками, моряками, летчиками, с воздухоплавателями и путешественниками. Обстановка в комиссии напоминала фронтовой штаб, а отряд челюскинцев представлялся боевым гарнизоном крепости, окруженной врагом. Всех ободрила правительственная радиограмма, переданная в ледовый лагерь:

«Шлем героям-челюскинцам горячий большевистский привет. С восхищением следим за вашей героической борьбой со стихией и принимаем все меры к оказанию вам помощи. Уверены в благополучном исходе вашей славной экспедиции и в том, что в историю борьбы за Арктику вы впишете новые славные страницы».

На минуту представим себе, что челюскинская катастрофа произошла не в 1934 году, а тридцать с лишним лет спустя — в наши дни. Конечно, это событие не привлекло бы столь широкого внимания, не вызвало такого беспокойства всей страны — дело обстояло бы куда проще. Самолеты полярной авиации, снабженные надежными бортовыми радиостанциями и навигационными приборами, позволяющими вести машину в тумане, в пурге, во мраке ночи, — такие самолеты немедленно примчались бы к месту катастрофы со всех концов Советской Арктики. Если бы несчастье стряслось не в Чукотском море, а даже за тысячи километров от полярных авиабаз, спасательные экспедиции оказались бы у цели через несколько часов, в крайнем случае — на другой день. А если бы самолеты не смогли сесть непосредственно в плавучем лагере или рядом с ним? Тогда пилоты нашли бы в этом районе подходящее ледяное поле и оборудовали на нем свою базу — с вертолетами и вездеходами. Словом, спасательные операции завершились бы не позже чем через два-три дня после катастрофы, а спустя еще сутки челюскинцы, вероятно, были бы в Москве.

Все это, разумеется, домысел, но он основан на подлинных возможностях современной техники. Однако в те дни обстановка была очень сложной. Кажущееся нам сегодня смехотворным расстояние в полтораста километров, отделявшее челюскинский лагерь от ближайшего чукотского стойбища Ванкарем, представлялось тогда по-иному. В те времена вертолеты только испытывались. Полярная авиация была очень молода, авиабаз на Крайнем Севере не существовало.

Карта в нашем отделе информации показывала расположение спасательных отрядов; на ней появились контуры самолетов, кораблей, собачьих упряжек…

В Уэлене шестьдесят упряжек выносливых ездовых собак, управляемых опытными каюрами, снаряжались в путь к Ванкарему.

Об этом мне рассказали в Главном управлении Северного морского пути. Человеку, не бывавшему в полярных странах, никогда не видевшему айсбергов, торосов, ропаков и предательских трещин в ледяных полях, можно было вообразить, что каюры (слово это звучало восхитительной новизной), как ямщики на резвых конях, лихо промчатся по льдам Чукотского моря, усадят людей на нарты и с песнями покатят обратно… Подогреваемый оптимистическим воображением, я позвонил в редакцию:

— На Чукотке мобилизованы ездовые собаки, десятки упряжек в полной готовности, везу информацию…

— Пятнадцать строк, — сухо прервал мои восторги Тихон Беляев.

— Пятнадцать? Об упряжках? Смеетесь вы, что ли… Там же опытнейшие каюры! Вот увидите: они и спасут челюскинцев…

— По снегу или ровному льду нарты, разумеется, пройдут отлично, но ведь там торос на торосе. А трещины, а разводья?

— Откуда известно, что на пути встретятся широкие разводья? Быть может, льды уже сплотило…— неуверенно возразил я, с грустью сознавая, что возведенная мною хрупкая романтическая постройка рушится.