В доме Шиллинга

Марлитт Евгения

– Какая упрямая двченка! На вотъ, завернись, – сказала она и бросила eй индійскую шаль, которая была перекинута у нея на лвомъ плеч; двочка не шевельнула даже рукой, чтобы взять драгоцнную мягкую ткань; она только искоса взглянула, какъ та лежала на ея красной юбк, но большею частью разстилалась блоснжнымъ покровомъ по дорожк и была уже забрызгана усиливающимся дождемъ.

А Люсиль, смясь и подбирая платье, побжала къ дому, такъ какъ вовсе не желала предстать тамъ съ „мокрыми как у русалки“ волосами вмсто великолпныхъ локоновъ.

7.

Феликсъ дернулъ звонокъ, и огромная дверь безшумно отворилась. Прежде здсь съ потолка спускался на длинной цпочк матовый шаръ, дававшій

такой скудный свтъ, что его хватало лишь на то, чтобы придать нкоторый блескъ мозаиковому полу и указать темный входъ въ боковой коридоръ, сегодня же яркій свтъ стнныхъ лампъ заставлялъ зажмуриться. Торжественно смотрли съ потолка серьезныя красивыя двичьи лица стройныхъ каріатидъ; торжественно звучали по каменному мозаиковому полу шаги важнаго служителя. Феликсъ въ замшательств остановился на порог. Добродушная, простая мщанская обстановка, нкогда по необходимости введенная въ дом Шиллинга и такъ сильно его привлекавшая, приняла теперь снова аристократическій видъ, по праву принадлежавшій старому роду бароновъ фонъ Шиллингъ.

– Дома баронъ Арнольдъ фонъ Шиллингъ? – спросилъ молодой человкъ у слуги.

– Да, Феликсъ! – раздался прекрасный звучный мужской голосъ изъ сосдней комнаты, дверь которой сейчасъ же отворилась. Говорившій вышелъ оттуда, но отступилъ въ изумленіи, когда Люсиль граціозно побжала къ нему.

– О, дорогой баронъ, какое смшное лицо вы сдлали, – засмялась она. – Точь-въ-точь, какъ Феликсъ, окаменвшій, какъ жена Лота.

Ея веселый громкій голосъ звучалъ, какъ флейта въ каменныхъ стнахъ передней. Нетерпливо топая ногой, она снова начала борьбу съ своей непослушной вуалью и изорвала ее въ клочки – прелестное личико съ пикантнымъ выраженіемъ походило на свжую чайную розу.

– Поклоновъ отъ мамы и бабушки я вамъ, разумется, не привезла, такъ какъ, – она закрыла ротъ рукой, – о ея проказ не должны были слышать даже стны, – такъ какъ я сбжала, было бы вамъ извстно.

Баронъ Шиллингъ пытливо и съ удивленіемъ посмотрлъ черезъ ея голову въ чрезвычайно блдное и разстроенное лицо своего друга.

– Могу я поговорить полчаса наедин съ тобой и съ твоимъ отцомъ, – спросилъ Феликсъ; и въ поспшности, съ которой онъ произнесъ эти слова, обнаружилось мучительное состояніе его души.

– Пойдемъ, папа еще въ своей комнат, – возразилъ Арнольдъ и быстро направился къ комнат отца.

Феликсъ медлилъ.

– Я бы попросилъ тебя сначала отвести Люсиль къ твоей жен.

– Къ моей жен? – спросилъ онъ съ изумленіемъ и смущеніемъ, но потомъ, быстро ршившись, онъ прибавилъ съ легкой улыбкой: „я готовъ и это сдлать, если ты желаешь, Феликсъ. Пойдемте“.

Люсиль сунула въ карманъ остатки своей вуали, поправила локоны и дружески оперлась на предложенную ей барономъ фонъ Шиллингъ руку. Онъ велъ ее, сопровождаемый Феликсомъ, по коридору или, лучше сказать, по галлере лвой стороны, своими огромными размрами соотвтствовавшей противоположной, находившейся на южной сторон, изъ которой великолпная витая лстница вела въ верхній этажъ. Между высокими и широкими, какъ двери, окнами, выходившими въ садъ, были сдланы въ стн глубокія ниши, въ которыхъ патеръ Амвросій, вроятно, подъ вліяниіемъ аскетическаго настроенія разставилъ обнаженныя мраморныя фигуры изъ греческой миологіи. Сообразно съ этими украшеніями впослдствіи была поставлена группа Лаокоона подъ огромной аркой двери, служившей нкогда для сообщенія съ монастырскимъ помстьемъ, а потомъ заложенной.

Люсиль быстро шла между блыми статуями, будто въ фойе и галлереяхъ опернаго театра, между тмъ Феликсъ засмотрлся на Лаокоона. За этими мраморными тлами по ту сторону стны тянулись ряды полокъ стнного шкафа; здсь залитыя свтомъ произведенія искусства, а тамъ, отдленныя только рядомъ кирпичей приходо-расходныя книги и жестяная коробка съ деньгами за молоко, спрятанныя въ шкафу.

Нсколько часовъ ожесточеннаго спора тамъ изгнали отверженнаго изъ родного дома во мракъ неизвстнаго существованія, и онъ увлекъ съ собой въ бездну ее, избалованную, воспитанную въ роскоши, обожаемую имъ двушку.

Баронъ Шиллингъ направлялся къ такъ называемому семейному салону, находившемуся въ конц галлереи. Онъ былъ всегда любимой комнатой стараго барона. Комната, несмотря на свою величину, имла уютный видъ и производила пріятное впечатлніе своими отдланными рзьбой балками, поддерживавшими потолокъ, и стнами, также покрытыми рзьбой, представлявшей искусные арабески, точно кружева на гладкомъ фон. Эта рзьба была художественное произведеніе и строго охранялась.

Впрочемъ старый баронъ мало придавалъ значенія оригинальности комнаты – онъ развсилъ на свободныхъ простнкахъ охотничьи картины въ золотыхъ рамахъ и разставилъ модную мягкую мебель. Со вступленіемъ въ домъ новой госпожи здсь многое измнилось. На стнахъ между рзьбой появилась живопись на свтло-сромъ грунт; кругомъ стояли стулья съ высокими рзными спинками и скамьи съ мягкими сидньями, покрытыми темнозеленой шелковой матеріей съ серебряными нитями. Занавсы на окнахъ были сдланы изъ такой же тяжелой шелковой матеріи, изъ подъ которой спускались старинныя кружевныя настоящаго Нидерландскаго рисунка, причемъ прекрасно, точно нарисованные, видлялись формы цвтовъ, усики и извилины рисунка на темнозеленомъ фон матеріи. Въ глубин комнаты по об стороны двери стояли буфеты съ высокими орнаментами, которые лучше всего свидтельствовали о богатств, принесенномъ молодой женщиной въ домъ Шиллинговъ; они были такъ заставлены серебряной и хрустальной посудой, что перещеголяли даже столовый приборъ богатаго бенедиктинскаго настоятеля, задававшаго нкогда княжескіе пиры въ этом дом. Съ потолка спускался фонарь, разливавшій мягкій свтъ, но на маленькомъ стол, за которымъ сидла молодая женщина, горла большая лампа, ярко освщая блокурую голову, склонившуюся надъ работой.

Люсиль скривила насмшливо губки, такъ какъ лицо, обернувшееся къ вошедшимъ, было лишено всякаго выраженія, – пепельно блокурые волосы и такой же цвтъ вытянутаго лица безъ малйшаго округленія, свойственнаго молодости – а между тмъ, этой женщин было не боле двадцати лтъ.

– Милая Клементина, я привелъ къ теб своего друга Феликса Люціанъ и его невсту мадемуазель Фурніе изъ Берлина, – сказалъ баронъ Шиллингъ со свойственной ему вжливостью, – и прошу тебя принять молодую особу подъ свое покровительство, пока мы пойдемъ къ папа въ его комнату.

Баронесса слегка приподнялась и наклонила голову, привтствуя гостей. Ея осненные блокурыми рсницами глаза на минуту остановились на прелестныхъ чертахъ молодой двушки, и холодная улыбка исчезла съ ея губъ. Она опустилась на стулъ и пригласила ее ссть, указавъ граціознымъ движеніемъ руки на скамейку, стоявшую подл нея. Она сдлала это молча, слышно было шуршанье шелковой подушки за ея спиной, когда она прислонилась къ ней обремененной тяжелыми косами головой.

Баронъ Шиллингъ наклонился и поднялъ съ ковра папку, – онъ собралъ и сложилъ вмст выпавшіе изъ нея листы – при этомъ онъ замтно покраснлъ.

– Мои эскизы, очевидно, не понравились теб, – сказалъ онъ и сунулъ листы въ папку.

– Прости, напряженное желаніе вникнуть въ твои идеи разстраиваетъ мои нервы, когда я одна, – у нея былъ пріятный голосъ, но въ эту минуту въ немъ слышалось раздраженіе. – Я только тогда и понимаю что нибудь, когда ты сидишь подл меня и объясняешь.

– Или когда я подпишу внизу, какъ какой нибудь несчастный кропатель: „это птухъ“ и такъ дале, – весело засмялся баронъ. – Вотъ видишь, Феликсъ, какое впечатлніе производятъ мои рисунки!… A вы вс постоянно увряли меня, что у меня талантъ. Однако намъ надо идти, если ты хочешь переговорить съ папа до чаю.