В доме Шиллинга
Шрифт:
– Что же удивительнаго въ томъ, что баронъ Шиллингъ нарисовалъ красивую женшину? – спросила Люсиль, насмшливо улыбаясь, причемъ сверкнули ея блые, какъ жемчужины, зубы. – Говорятъ, во всей фигур мамы видно хорошее происхожденіе, – она не безцвтно блокура, не суха и не длинна: у нея роскошные черные волосы, а ея плечи и руки славятся у художниковъ. Баронъ Шиллингъ рисовалъ ее не въ ея роли, а въ роли Дездемоны, – она очаровательна въ бломъ атлас, соскользнувшемъ съ плечъ и съ рукой, поднятой къ арф.
Она умолкла на минуту, – ей вспомнилось, въ какомъ пренебреженіи валялась на полу у ногъ этой женщины папка съ его рисунками.
– Баронъ Шиллингъ прекрасно рисуетъ, – прибавила она, и въ глазахъ ея отразилось
Между тмъ баронесса опустилась на стоявшiй позади нея стулъ. Закрывъ правой рукой глаза, a лвой поддерживая локоть, она молча откинулась на спинку… Она была, безъ сомннія, своевольная нервная натура, избалованная и взлелянная отцомъ, какъ единственный ребенокъ, и всми въ монастыр за свое богатство… Люсиль въ сознаніи своей красоты и юношеской силы враждебно смотрла на эти узкія губы, неумвшія улыбаться, на ея мрачную задумчивость, на длинныя худыя руки, такъ рзко выглядывавшія изъ кружевъ, которыми были отдланы рукава… Зачмъ она, лишенная всякой прелести, живетъ на свт? Лучше было бы ей остаться въ монастыр и сдлаться монахиней…
Наступившее затмъ молчаніе было тягостно. Слышалось кипніе и шипніе воды въ чайник, и глухой шумъ дождя. Люсиль не сла на свое мсто; она подняла занавски ближайшаго къ ней окна и стала въ ниш. Она не видала, какъ гнвно смотрли на нее изъ-подъ пальцевъ срые глаза, какъ нетерпливо стучала по ковру ножка молчавшей женщины. Въ ней поднялось чувство досады и гнва на Феликса за то, что онъ такъ долго оставлялъ ее одну съ чужой женщиной, съ этой замкнутой въ свое достоинство госпожей дома Шиллинга.
Въ ту минуту, какъ она раскрыла занавски, сверкнула молнія. Ея розоватый свтъ въ одну секунду скользнулъ по цвтнику, наполнилъ дрожащимъ свтомъ комнату и поглотилъ блый цвтъ лампы, затмъ раздался страшный ударъ грома, и дождь полилъ съ такой силой, какъ будто хотлъ выбить зеркальныя стекла и совсмъ смыть домъ.
Баронесса въ ужас вскочила съ мста, она дрожала и, схвативъ стоявшій на стол колокольчикъ, громко позвонила.
Вошелъ слуга.
– Я настоятельно прошу мужчинъ сейчасъ же пожаловать сюда, чай готовъ, – сказала она, несмотря на свой испугъ, спокойнымъ повелительнымъ тономъ.
8.
Вскор посл того въ галлере послышались медленно приближающіеся мужскіе шаги… Минка, которая во время громового удара спряталась въ складкахъ платья своей госпожи, гримасничая, выползла оттуда и торопливо скрылась въ темный уголъ ниши; за чайнымъ столомъ серебряный чайникъ зазвенлъ въ дрожащихъ рукахъ молодой женщины, а Люсиль отошла отъ окна и спустила занавси, за которыми бушевала гроза, – она не боялась. Насколько она была суеврна и боязлива по отношенію таинственныхъ ночныхъ привидній, оборотней и т. п., настолько же безстрашна передъ силами природы. Чмъ сильне он бушевали, тмъ веселе было ей – она чувствовала себя непричастной зрительницей, такъ какъ ея при этомъ не могли коснуться смерть и уничтоженіе.
Она осталась у спущенной занавски, ничто не могло такъ хорошо выдлить красоту этой стройной сильфиды съ длинными блестящими локонами, какъ эти живописныя складки темныхъ занавсей, испещренныхъ блымъ узоромъ кружева. Старый баронъ фонъ Шиллингъ вошелъ въ широко раскрытую слугой дверь. Онъ, казалось, всей своей тяжестью опирался на руку Феликса Люціанъ, такъ какъ посл бывшаго съ нимъ удара онъ плохо владлъ правой ногой… Несмотря на это онъ представлялъ собой сильную фигуру съ широкой грудью и здоровымъ румянымъ лицомъ, оживленнымъ юморомъ и веселостью.
– Чортъ возьми! Маленькая бглянка мн по вкусу, – вскричалъ онъ, пораженный, останавливаясь на порог и проводя рукой по
Грубая лесть и звукъ этого сильнаго мужскаго голоса тотчасъ же возвратили огорченной и раздосадованной двушк ея обычное настроеніе. Она легко и граціозно скользнула по ковру и присла передъ старымъ господиномъ a la Госманъ [9] .
Его взоръ точно околдованный не могъ оторваться отъ нея.
[9] Вероятнее всего, бывшая (на время написания романа) актриса венского Бургтеатра Фредерика Госман, известная и под именем Фифи, вышедшая замуж за графа Прокеш-Остена. В это время она "уже давно оставила сцену, но выступала в благотворительных концертах. Большой талант, много юмора, очень много настоящего лиризма. Но, мать взрослых дочерей, она не могла забыть, что когда-то ее амплуа было "ingenue"; она молодилась и жеманничала. Это стало болезнью, и я слышал, что она кончила сумасшедшим домом. Бедная Фифи Прокеш заслонила собой Фредерику Госман…" (из Князь С.М. Волконский "Мои воспоминания")
– Такой рдкой перелетной птички давно ужъ не видалъ домъ Шиллинга. Это оживляетъ глаза и сердце такого стараго одинокаго человка, какъ я! Она попала въ настоящее гнздо, а дальше все устроимъ – только не надо терять мужества.
Онъ направился къ чайному столу.
– Скажи мн, пожалуйста, Клементина, зачмъ ты насъ вызвала такъ поспшно? Горитъ тутъ что-ли? Или ты испугалась грозы? Но теб нечего бояться, – у насъ на крыш громоотводъ.
Все это онъ сказалъ шутя своимъ веселымъ добродушнымъ тономъ, но во взгляд и въ манерахъ видно было положительное возмущеніе противъ распоряженій невстки.
Баронесса, наливавшая чай въ чашку, бросила бглый взглядъ на старинные часы.
– Мы всегда въ это время пьемъ чай минута въ минуту, – сказала она тихо.
Онъ мрачно нахмурилъ свои густыя сдыя брови.
– Совершенно врно, дитя мое, – возразилъ онъ съ видимой досадой. – Я какъ старый солдатъ, самъ люблю аккуратность; но я никогда не стснялся домашними обычаями даже при покойной жен, a они, – онъ указалъ на часы, – никогда не должны меня тиранить, въ особенности, если я занятъ разговоромъ, какъ было сейчасъ… Поняли?
Его грузная фигура медленно опустилась въ глубокое кресло у стола, и онъ сдлалъ знакъ Люсили ссть рядомъ съ нимъ на скамь. При вид этого баронесса, опустивъ глаза, взялась за колокольчикъ и велла вошедшему слуг подать еще два прибора. Нельзя было ясне этого показать, что хозяйка до этой минуты не разсчитывала на гостей.
Баронъ Шиллингъ сидлъ подл нея, противъ своего отца. Отецъ и сынъ были очень похожи. Они, какъ и вс Шиллинги, не отличались особенной красотой. Наверху въ среднемъ зал висли портреты тхъ временъ, когда древній родъ жилъ еще въ своемъ рыцарскомъ замк. Уже и тогда отличительными знаками этого рода были толстая красная нижняя губа, угловатый лобъ и большой характерный нмецкій носъ; это были полныя жизни, упрямыя головы на исполинскихъ по истин фигурахъ, рожденныхъ, казалось, для тяжелой борьбы. И эти два послдніе потомка совершенно походили на нихъ, только прежде желтоватые, похожіе на сплую пшеницу волосы стараго барона потемнли и посдли, между тмъ какъ сынъ съ своей курчавой головой и бородой походилъ на южанина… Но у обоихъ были такіе же большіе огненные глаза, гордо соколинымъ окомъ смотрвшіе на міръ, у стараго барона они свтились лукавствомъ, веселостью и чувственностью, у сына же большею частью были опущены, точно онъ смотрлъ внутрь себя. Молодая жена подала ему чашку чаю, и онъ, пытливо взглянувъ въ ея лицо, удержалъ на минуту ея руку въ своей.