В доме Шиллинга

Марлитт Евгения

— Тамъ совершается перемна, и я думаю, что ужъ не далеко то время, когда мы должны будемъ передать наши полномочія въ другія руки. — Она говорила объ этомъ повидимому безъ всякаго сожалнія, хотя при одной мысли о томъ сердце ея разрывалосъ на части. Потомъ она поспшно разсказала о призрачныхъ появленіяхъ маіорши въ галлере и о своей встрч съ ней у изгороди.

— Удивительно! — воскликула она наконецъ. — Эта ненавистная женщина, которую я считала своимъ смертельнымъ врагомъ, одна только возбудила во мн симпатію здсь на нмецкой почв.

По тлу его мгновенно пробжала дрожь. Она не замтила этого.

— Есть что-то родственное между ею и мной, — продолжала она.

— Да,

это демоническая черта, заставляющая предполагать, что у этихъ женщинъ съ темными пламенными взорами или вовсе нтъ сердца, или оно всю жизнь одержимо желаніемъ отказываться отъ того, что должно было бы его осчастливить, — подтвердилъ онъ повидимому спокойно. — Эта особенность женскаго характера похожа на цвтокъ, который скоре поблекнетъ со своимъ ароматомъ, нежели раскроетъ бутонъ, это пламя, горящее въ глубин, уничтожающее свой собственный очагъ и не озаряющее ничьей жизни. Мн жаль, что мои любимцы попадутъ въ такія руки.

— Значитъ, я очень сурова и жестока, такъ какъ нисколько не жалю объ этомъ, — отвчала она, пожимая плечами, но слегка дрожащимъ голосомъ. — Феликсъ не ошибся, — та женщина суметъ ихъ защитить, какъ мужчина, и будетъ любить насколько можетъ самое нжное женское сердце, какъ только рушится послдняя преграда… Вы признаете мое внутреннее родство съ ней, — слдовательно я могу угадывать ея чувства. И я знаю, что сила раскаянія, страстное желаніе искупить прошлое заставятъ бутонъ раскрыться вполн, выгонятъ пламя наружу. Эта тщательно скрываемая любовь будетъ тогда имть большую силу нежели тихая привязанность кроткой женской натуры, разливающей для всхъ пріятный, но холодный свтъ луны… Подъ защитой этой бабушки я спокойно оставлю дтей.

Во время разговора они все шли впередъ. Теперь онъ вдругъ остановился.

— Вы хотите оставить дтей?!

— Да, чтобы веселиться тамъ, дома, — отвчала она иронически. — Разв я не заслужила этого своимъ пребываніемъ въ Германіи?

Она увидала, что онъ вспыхнулъ.

— Вы правы, желая насколько возможно сократить свое мученичество, — сказалъ онъ холодно; — и я конечно не возьму на себя предложить вамъ остаться здсь дольше, чмъ это необходимо. Но прежде всего намъ еще надо подождать, осуществится ли надежда на превращеніе старой женщины.

Донна Мерседесъ вдругъ почувствовала, что твердая почва ея самосознанія, ея гордой самоувренности ускользаетъ у нея изъ подъ ногъ. Было время, когда ее вс увряли, что наступаетъ мракъ, когда она уходитъ, — неужели исчезло все ея обаяніе? Неужели ршительно ничего не осталось отъ юношескаго очарованія, ума и красоты, которые восхвалялись на всхъ языкахъ, часто возбуждая въ ней отвращеніе и досаду, или же все это скользило совершенно безслдно по нмецкой натур?… Большой веръ, который она держала въ рукахъ, съ шумомъ свернулся и согнулся подъ ея пальцами, какъ гибкій хлыстъ. Это движеніе въ соединеніи съ злой улыбкой и гнвно сверкающими глазами на прекрасномъ смугломъ лиц прекрасно подтверждало слова баронессы, что эта рабовладлица не отступила бы передъ собственноручнымъ наказаніемъ виновнаго.

Онъ пытливо посмотрлъ на нее.

— Но вы могли бы быть избавлены отъ продолженія этой жертвы, — сказалъ онъ посл минутнаго размышленія, — если бы вы согласились предоставить мн дальнйшее развитіе…

— Другими словами значитъ, что излишне мн было и сопровождать ихъ сюда, — быстро перебила она его взволнованнымъ голосомъ. — Домъ Шиллинга могъ бы предложить дтямъ Люціана родительскую кровлю, отеческія попеченія и заботливость, — совершенно врно, баронъ, но не женскую любовь и нжность, которыя необходимы дтямъ, какъ солнечный свтъ… А тамъ наверху, — она указала веромъ на бель-этажъ, — живетъ

теперь женщина, ваша жена, баронъ Шиллингъ, которая герметически запирается отъ дтей, которая съ отвращеніемъ отворачивается, когда увидитъ даже въ окн только дтское личико…

— Вы были оскорблены? — горячо спросилъ онъ.

— Неужели вы думаете, что я позволю оскорбленію коснуться меня, — отвчала она съ гордымъ презрительнымъ превосходствомъ. — Я говорю это не въ укоръ, — кто можетъ осуждать хозяйку за то, что она не желаетъ дтскаго шума въ своемъ дом? Мое замчаніе относится къ вамъ, такъ какъ вы необдуманно хотите взять на свои плечи бремя непріятностей и тяжелой отвтственности…

— Это ужъ мое дло, — прервалъ онъ ее холодно и твердо. — Впрочемъ, мое предложеніе, насколько вамъ извстно, происходило не изъ высокаго о себ мннія, а единственно изъ желанія доставить вамъ возможность скоре покинуть нмецкую почву, — прибавилъ онъ почти горячо. — Феликсъ потребовалъ слишкомъ многаго отъ васъ! Ваше присутствіе, ваше долгое пребываніе въ этомъ тихомъ уголк равняется для васъ нравственной смерти — это непозволительное похищеніе вашей драгоцнной молодости!.. Вы привыкли побждать, встрчать удивленные взоры повсюду, куда бы вы ни обратили ваши гордые глаза, вы привыкли жить въ баснословной роскоши среди роскошной тропической природы, гд ваша красота возбуждала тропическія страсти, — ничего этого не можетъ вамъ дать Германія съ ея блднымъ небомъ, съ ея «холодными, какъ рыба» людьми. Тамъ вы найдете…

— Да, тамъ я ищу и найду… четыре могилы, — промолвила она беззвучно и съ укоромъ взглянула на него неподвижными, полными cлезъ глазами.

Она быстро повернула назадъ и, закрывая лицо веромъ, быстрыми шагами направилась къ дому съ колоннами.

30

Въ монастырскомъ помсть царствовало тяжелое настроеніе. Прислуга робко пряталась по угламъ, когда раздавались шаги совтника; вс тревожно прислушивались къ его рзкому голосу, между тмъ какъ онъ бранился и ворчалъ цлые дни…

У него было много заботъ.

Въ каменноугольныхъ копяхъ вдругъ появились въ узкихъ трещинахъ и щеляхъ тонкіе, но довольно быстрые струйки воды, очень встревожившія его и рабочихъ… Вся мстность такъ называемой малой долины, гд находились каменноугольныя копи, была очень богата родниками; небольшіе холодные ручейки пробивались всюду и при вход въ долину образовали большіе пруды. Съ самаго начала много толковали о томъ, что совтникъ обнаружилъ при этомъ предпріятіи скупость и корыстолюбіе, что мры безопасности были неудовлетворительны и хищническая разработка производилась самымъ ужаснымъ образомъ.

Но совтникъ мало заботился о городскихъ рчахъ. Онъ съ все возраставшей жадностью собиралъ богатства, которыя доставляли ему копи, и гд только можно сокращалъ расходы, какъ вдругъ изъ глубины вынырнуло привиднье, страшный врагъ, выступившій изъ стнъ въ вид водяныхъ струй. Врагъ наступалъ все сильне, такъ что надо было принять какъ можно скоре мры, стоящія большихъ денегъ, чтобы отклонить явную опасность, и это-то длало совтника мрачнымъ и сердитымъ.

Маіоршу, казалось, это нисколько не печалило. Она никогда не была разговорчива, прислуга знала ее всегда такой, и праздныя рчи были строго запрещены въ монастырскомъ помсть. Все-таки люди удивлялись, что братъ и сестра едва обмнивались словомъ, здороваясь утромъ и прощаясь вечеромъ. И когда совтникъ возвращался домой разстроенный и съ мрачнымъ лицомъ проходилъ черезъ кухню въ столовую, маіорша ни о чемъ не спрашивала его. Она аккуратно приносила кушанья, снимала фартукъ и садилась за столъ. Разговаривалъ одинъ Витъ, прочіе же молчали.