В доме Шиллинга

Марлитт Евгения

Онъ закусилъ губы, между тмъ какъ правая рука маіорши потихоньку соскользнула со стола и опустилась въ карманъ. Она тихонько сжала холодныя кольца одуванчиковъ, и казалось, что эта цпь, сдланная дтской ручкой, cъ магнетической силой охватила сердце женщины, ожесточенное сердце, много лтъ боровшееся съ самыми естественными, женственно нжными чувствами, которыя, наконецъ, неудержимо прорвались. Та нжная ручка, конечно, не мучила никакое живое существо; въ ребенк было такъ же мало злобы и коварства, какъ и въ немъ, въ томъ, кого она отвергла и изгнала изъ родного дома!

— Это дтскія шалости, Тереза, бывающія у всякаго порядочнаго мальчика, въ жилахъ котораго течетъ здоровая кровь, — принужденно засмялся совтникъ. — Я

только хочу теб убдительно доказать, что по такимъ съ виду дурнымъ симптомамъ нельзя судить о будущемъ человк. Витъ еще доставитъ теб не мало радости, будь въ этомъ уврена! Онъ будетъ теб сыномъ, какъ и мн…

Онъ вдругъ остановился, потому что сестра съ живостью протянула впередъ лвую руку, прерывая его.

— У меня есть сынъ, — вырвалось у нея почти съ крикомъ изъ устъ.

Въ этихъ четырехъ словахъ угасла страшная борьба, тайно бушевавшая въ ней много лтъ. Пламя гнва потухло, и изъ пепла возстала неприкосновенной материнская любовь.

Совтникъ буквально отскочилъ отъ нея. Хотя онъ съ перваго дня зорко слдилъ за перемной въ этой женской душ, но онъ разсчитывалъ на упрямство своей сестры, на ея непреклонное упорство и безусловную непримиримость. Эта женщина изъ мести своему мужу погребла свою молодость и блестящую красоту въ монастырскомъ помстьи, она состарлась въ страшномъ одиночеств, но въ продолженіе долгихъ лтъ у нея не вырвалось ни одной жалобы, ни одного слова раскаянія, и онъ былъ увренъ, что она совершенно покончила съ воспоминаніями о сын — и вдругъ въ ней съ непреодолимой силой вспыхнуло чувство матери! И причиной этому былъ ребенокъ, «голубой паяцъ съ блокурой головой!» Бшеная ярость овладла имъ.

— У тебя есть сынъ? Прости, я это забылъ или врне долженъ былъ забытъ по твоему настоятельному требованію, — сказалъ онъ съ убійственной насмшкой. — Было время, когда я боялся, что ты прибьешь меня, если съ устъ моихъ нечаянно срывалось имя этого выродка.

Онъ опустилъ голову на грудь и крутилъ пальцами бороду.

— Такъ, такъ!.. впрочемъ ты становишься стара, стара и дряхла, Тереза. Характеръ теряется… Ну, вотъ! Слдовательно, можно поговорить опять о старыхъ временахъ! или лучше, я покажу теб нсколько нумеровъ берлинскихъ газетъ. Тамъ каждый день пишутъ, что у маіорши Люціанъ знаменитая невстка. Но ты можешь быть, спокойна Тереза, твоего сына при этомъ не упоминаютъ. У такихъ театральныхъ знаменитостей мужъ обыкновенно нуль, ничто, тнь, которую торжествующая дама неизбжно тащитъ за собой по пятамъ — онъ только мужъ своей жены, исполняетъ должность секретаря — блестящая карьера, о какой только можетъ мечтать самая смлая фантазія честолюбивой матери, и живетъ конечно исключительно блестящими доходами, получаемыми отъ балетныхъ прыжковъ его супруги…

— Этого ты самъ не думаешь, — ршительно прервала она, хотя нсколько глухимъ голосомъ, какъ бы сквозь зубы.

Она давно оставила работу и встала со стула. Какая страшная буря происходила въ ней, доказывало тяжелое прерывистое дыханіе, высоко поднимавшее грудь и сильное дрожаніе руки, которой она оперлась на столъ.

— Онъ учился и можетъ самъ зарабатывать себ хлбъ.

Совтникъ грубо засмялся.

— Ты думаешь, онъ дйствуетъ на поприщ юриста такъ же, какъ его супруга на сцен, т. е. перезжая изъ одного европейскаго города въ другой?

Лицо ея вдругъ какъ бы прояснилось.

— А ты знаешь наврное, что онъ съ ней?

Бываютъ минуты, когда самый наглый человкъ не ршится клеветать на умершаго. Совтникъ заложивъ руки на спину, подошелъ къ окну и сталъ осматривать небо со всхъ сторонъ, какъ бы изслдуя погоду. Онъ пожалъ плечами.

— Я долженъ признаться, — сказалъ онъ, не поворачиваясь къ ней, — что я до сихъ относился къ этому очень равнодушно, мн и въ голову не пришло справиться объ этомъ — какое мн дло до испорченнаго, отвергнутаго члена семьи, съ которымъ все покончено, — для этого надо быть

совсмъ безхарактернымъ, невмняемымъ, сдлаться тряпкой… А ты, какъ мн кажется, надешься, что этотъ ненавистный бракъ расторгнутъ! Милая Тереза, не всякій человкъ обладаетъ такой нравственной силой и присутствіемъ духа, съ какими ты нкогда свергла свое иго и дала своему мужу отставку.

Она сжала руки и судорожно прижала ихъ къ груди, между тмъ какъ лицо ея медленно обращалось къ говорившему. Онъ подвергалъ ее страшной пытк, ея постоянный совтчикъ и помощникъ во всемъ, когда нужно было поддержать вольфрамовское упрямство. Теперь она поняла ненависть согражданъ къ своему бывшему бургомистру, теперь, когда его язвительный языкъ обратился на нее самое.

Онъ подошелъ къ ней.

— Я долженъ теб напоминать, какъ ты привыкла дйствовать, — сказалъ онъ, возвышая голосъ; — я долженъ теб напомнить, что ты, какъ мужчина, предпочла лучше разорвать ненавистныя узы, чмъ подчиниться. Такія разорванныя узы никогда не возстанавливаются, это значило бы навлечь на себя всеобщее порицаніе и отъ этого теперешній глава вольфрамовскаго рода суметъ удержать члена своей семьи, — это во-первыхъ, во-вторыхъ я напомню теб твои собственныя слова, что ты свое состояніе, собранное грошами и пфеннигами нашими честными предками, никогда не дашь проматывать театральнымъ плясунамъ. Разв ты измнила свой взглядъ на это? Пусть такъ, но я не измнилъ своего.

Онъ ударилъ кулакомъ по столу.

— Теперь я требую этого наслдства для тхъ, которые въ настоящее время носятъ имя Вольфрамовъ, и которые будутъ его носить въ будущемъ.

— Это стояло всегда на первомъ план и вокругъ этого все вращается, — простонала она, вдругъ прозрвъ истину.

— Думай, что хочешь, я пойду путемъ, который мн указываетъ мой долгъ, — сказалъ онъ холодно. — Совтую теб, Тереза, берегись вступать въ борьбу со мной. Ты останешься не при чемъ со всей своей театральной родней, будь уврена.

Онъ снова подошелъ къ окну, отворилъ его и отдалъ проходившему по двору работнику какія-то приказанія, такъ спокойно и равнодушно занимаясь хозяйственными длами, какъ будто передъ этимъ въ столовой говорилось лишь о самыхъ обыденныхъ вещахъ.

Между тмъ маіорша вышла изъ комнаты. Она бросила вс домашнія дла и ушла въ свой мезонинъ…

Запугать эту женщину было невозможно; разъ она сознавала свои права, она ничего не боялась, она уже однажды справилась съ тмъ, кто вздумалъ коснуться ея неоспоримой собственности, и она просто осмяла бы притязанія и угрозы своего брата, еслибы ее не поразило прямо въ сердце горькое разочарованіе по поводу его отношеній къ ней… Итакъ, это не братская любовь и самоотверженіе привязывали его къ ней! Онъ поддерживалъ ее въ непреклонной жестокости, онъ съ теченіемъ времени все боле и боле намренно отталкивалъ ее отъ ея сына, не изъ братской преданности и убжденія, что сестра права и поступаетъ справедливо, и ее надо поддержать въ этомъ, а единственно изъ безумнаго обожанія своего единственнаго потомка, которому онъ такимъ образомъ хотлъ доставить большое наслдство.

Ея глаза наполнились слезами, и она покраснла отъ сознанія глубокаго униженія. Куда же двались непоколебимыя основы, на которыя до тхъ поръ опиралось ея самосознаніе? Это были ходули, ходули самомннія… Она благодаря своей мстительности, властолюбію и ослпленію обкрадывала себя въ теченіе многихъ лтъ, когда она могла бы быть счастлива. Оглянувшись на свою жизнь она увидла, что большую часть ея она провела въ одиночеств и озлобленіи, и она показалась ей мрачной пропастью безъ цвтовъ и птичьяго пнія, въ которой она, отвернувшись отъ веселаго небеснаго свта, согнувшись, собирала безъ устали камни, ибо безплодными камнями были для нея т огромныя суммы, которыя скоплялись въ ея счетной книг. И он должны были служить пьедесталомъ для испорченнаго мальчишки, котораго она не могла видть безъ ужаса и отвращенія, — нтъ! никогда!