В доме Шиллинга

Марлитт Евгения

Маленькій Іозе смотрлъ удивленно, но не испуганно на женщину, быстро очутившуюся подл него, на женщину въ черномъ плать съ прекраснымъ блднымъ лицомъ и поблвшими губами, которыя открывались и закрывались, не произнося ни звука.

Точно принцъ лежалъ передъ ней мальчикъ, который недавно коварно былъ запертъ въ самомъ ужасномъ угл монастырскаго помстья. Амулетъ сверкалъ на золотой цпочк поверхъ обшитой кружевомъ блой ночной сорочки, выглядывавшей изъ-подъ надтаго на него голубого бархатнаго плаща, подбитаго шелкомъ. Старые суконщики изъ узкаго городского переулка наврно покачали бы головой при вид этого аристократическаго ребенка, въ которомъ также текла и ихъ кровь, кровь земледльцевъ съ мозолистыми

руками и грубыми упорными понятіями.

— Лучше ли теб? — спросила маіорша вполголоса и такъ низко наклонилась къ ребенку, что чувствовала на своей щек его дыханіе.

— Да, только я усталъ очень! А какъ бы мн хотлось побгать по саду съ Паулой и Пиратомъ!

— Паула — твоя сестра?

— Да, разв ты этого не знаешь!.. Посмотри, какую прекрасную цпочку я сдлалъ! Хочешь ее имть?

Онъ повсилъ ей на руку грубо сплетенныя изъ стеблей одуванчиковъ кольца, надъ которыми такъ старательно трудились его слабые пальчики.

— Да, милое дитя, я хочу ее имть, — сказала она и осторожно, какъ хрупкую филиграновую работу, собрала колечки цпи въ лвую руку, а правой вынула изъ кармана кубокъ.

— Я также хочу теб кое-что подарить, вотъ маленькій кубокъ, изъ котораго ты долженъ всегда пить молоко.

Кубокъ, который монастырское помстье, какъ Аргусъ, хранило такъ долго, лежалъ теперь на голубомъ одял, и мальчикъ держалъ его обими руками.

— Ахъ, какой хорошій! — сказалъ онъ любуясь имъ и повертывая его во вс стороны. — Благодарю тебя, — вскричалъ онъ вдругъ въ избытк радостнаго чувства и протянулъ къ ней рученки, и она, не владя боле собой обняла его и крпко прижала къ себ, какъ будто хотла въ одинъ счастливый моментъ уничтожить и забыть свое упорное отреченіе, невыразимо горькое дкое раскаяніе, страшное одиночество послднихъ лтъ, жестокую нечеловческую сдержанность, выказанную ею недавно при встрч съ ребенкомъ, и съ горячей вдругъ прорвавшейся нжностью покрыла его поцлуями…

Глубоко вздохнувъ опустила она мальчика на подушки.

— Будешь ли ты вспоминать меня, когда будешь пить изъ кубка? — спросила она — и никто еще не слыхалъ у нея такого нжнаго задушевнаго голоса.

— Да, но какъ тебя зовутъ?

— Меня?… — Кровь вдругъ ударила ей въ голову, потомъ сейчасъ же опять отхлынула, и она еще разъ повторила блдными губами: «меня?! — меня зовутъ бабушкой!»

Посл этого она быстро повернулась и пошла къ калитк.

— Останься здсь! — вскричалъ онъ умоляюще.

При этихъ звукахъ она обернулась еще разъ къ нему, но въ ту же минуту изъ-за угла мастерской появился негръ. Она махнула ему рукой и такъ быстро исчезла за калиткой, что Якъ замтилъ только край ея чернаго платья, скользнувшій какъ тнь.

31

Маіорша опять шла по прямой дорожк монастырскаго сада. Машинально привыкшими къ порядку руками она аккуратно заперла калитку и надла сброшенный передъ тмъ фартукъ, не сознавая того, что длаетъ. Она не смотрла боле черезъ изгородь, но ея устремленный впередъ взглядъ не видлъ также и обвитыхъ плющемъ стнъ надворныхъ строеній, къ которымъ она приближалась. Глаза ея смотрли мечтательно, какъ будто эта женщина шла по широкому Божьему міру, а не по темнымъ душнымъ сараямъ скотнаго двора.

Витъ только что кончилъ занятія съ учителемъ. Онъ, точно вырвавшись изъ тсной клтки, бгалъ, какъ бшеный по двору, и ржалъ, какъ дикая лошадь, которая грызетъ удила.

Маіорша остановилась, какъ вкопаная. Она чувствовала еще на своихъ губахъ нжное дтское дыханіе. А кроткій нжный мальчикъ съ большими выразительными глазами, котораго она обнимала, былъ прекрасенъ, какъ серафимъ; со своей граціозно спокойной благородной фигурой онъ могъ бы служить украшеніемъ княжескаго дома, — и это была

ея собственная плоть и кровь; источникъ жизни, нкогда исшедшій изъ нея и теперь какъ бы вернувшійся, прижимался бьющимся сердцемъ къ ея груди, неуклонно принадлежа ей, прорывая неестественныя преграды, воздвигнутыя жестокимъ выраженіемъ: «я не хочу тебя видть даже посл смерти!»… И она прежде думала, что можно забыть и преодолть себя, стоитъ только серьезно захотть. Она съ каждымъ годомъ все боязливе цплялась за имена своихъ предковъ, которые въ продолженіе столтій держались своихъ родовыхъ свойствъ, какъ старый суковатый дубъ, который, благодаря омраченному разсудку одной изъ своихъ дочерей, долженъ былъ допустить уродливый выродившійся отростокъ. Она хотла «забыть и преодолть себя» ради того, который сейчасъ, какъ дикій жеребенокъ, топалъ ногами и вроломно искалъ своими косыми глазами жертвы для своего кнута, и своей грубостью, злостью и лживостью былъ предметомъ ужаса для всхъ.

Въ эту минуту ему попалась на дорог скотница. Она несла два полныхъ ведра молока и не могла защищаться, — это былъ благопріятный моментъ: кнутъ со свистомъ опустился на плечи двушки, которая вскрикнула и согнулась отъ боли.

Маіорша быстро вышла изъ сарая, вырвала у мальчика кнутъ, сломала его и бросила ему подъ ноги.

Онъ въ ярости хотлъ броситься на нее, — у нея точно морозъ пробжалъ по кож; посл тхъ нжныхъ объятій такой характеръ показался ей отвратительнымъ. Она стояла передъ нимъ, какъ стна, вытянувъ впередъ сжатую въ кулакъ руку.

— Прочь, или я буду бить тебя до тхъ поръ, пока рука не откажется! — сказала она съ холоднымъ суровымъ лицомъ и дрожащими отъ гнва губами.

Онъ еще недавно испыталъ на себ силу этой руки и трусливо отступилъ. Онъ разразился бранью, сдлалъ ей пальцами длинный носъ и поднялъ сломанный кнутъ, чтобы бросить его въ кучу мусора.

— Папа съ тобой расправится! Когда онъ вернется домой, онъ тебя проберетъ! — прокричалъ онъ съ угрозой и побжалъ въ конюшню, гд у него былъ запасъ разныхъ кнутовъ и хлыстовъ.

Совтникъ былъ уже дома. Онъ стоялъ у окна въ столовой, и на немъ была еще измятая войлочная шляпа съ широкими полями. Маіорша увидла его, прежде чмъ наказала Вита, что она и сдлала главнымъ образомъ изъ-за того, что онъ не обратилъ никакого вниманія на его дурное обращеніе со служанкой.

Она пошла въ кухню, взяла въ шкафу корзинку только что собранной смородины и понесла ее въ столовую, чтобы тамъ приготовить ягоды для варенья. Лицо ея было, какъ всегда, неподвижно и холодно, какъ будто на немъ не отражалось сегодня ни малйшаго душевнаго движенія; и, еслибы бдный Феликсъ могъ бросить взглядъ въ соколиное гнздо, онъ все нашелъ бы тамъ въ томъ вид, какъ при каждомъ своемъ возвращеніи домой… И комната, гд маіорша придвинула къ обденному столу жестко набитый стулъ съ прямой спинкой, на которомъ сидли еще дды, совсмъ не измнилась и была такой же, какъ восемь лтъ тому назадъ, когда его выгнали изъ дома. Въ ней были все т же противныя шоколаднаго цвта обои, кое-гд, благодаря Виту, покрытые заплатами, да вокругъ замочной скважины оклеенной обоями дверцы стннаго шкафа, увеличивались и темнли слды ежедневнаго прикосновенія ключа. Тамъ стояла на томъ же мст жестяная коробка съ деньгами за молоко.

Совтникъ, скрестивъ руки, стоялъ прислонившись къ оконному косяку, когда вошла его сестра. Онъ бросилъ шляпу на рабочій столикъ, и зеленоватый свтъ, проходившій черезъ втви вяза, падалъ на серебристыя нити, въ изобиліи украшавшія его жесткіе, все еще густые волосы. Казалось, онъ ждалъ маіоршу, она и сама думала, что онъ заговоритъ о Вит, а потому и пошла прямо въ столовую. Но она напрасно ожидала язвительныхъ замчаній. Посл короткаго молчанія онъ отошелъ отъ окна и началъ ходить взадъ и впередъ по комнат.