В духе времени
Шрифт:
намекнул:
– Слышь, Танюха, давай с тобой сегодня ко мне завернем. Жена на курсах, дети у
бабки… Есть где развернуться. Выпьем, хе-хе, развеемся. У меня «видак» есть,
музыка. От меня и на работу утром поедем.
На что Таня целомудренно ответила: «Посмотрим» и заранее задышала.
Осторожный Тараканов обеспокоился этим подозрительным дышанием и,
подозревая, спросил:
– А ты не девушка еще случайно?
– Что?! – побледнела Таня. – Да как
грязные намеки? – и, зажмурившись, приложилась своей крепенькой
ладошкой к обширному лицу Тараканова.
До самого обеда Таня, окруженная подругами, проплакала в раздевалке.
– Как он смел обо мне такое подумать! Неужели я дала повод?
Смущенный Тараканов топтался неподалеку, планируя извинение. Ему было
очень стыдно.
ОСЕННИЙ РАССКАЗ
Старуха-осень. Отопления еще нет, но холод уже есть. Выбираться из-под
одеяла тягостно. Я выбрался. Пальто вместо пижамы, брюки, носки. Почистил
оставшиеся зубы. Дальше было хуже. Бриться холодной водой. Брр. «Зато
закаляюсь» – утешаю я себя. Так и есть – порезался. Ничего – сейчас чаю, сигарету
и все придет в норму. Долго гляжу на себя в зеркало. Да, это уже не лицо.
Выражение такое, как будто наклал в штаны. Нужно что-то менять в своей
жизни. Хотя бы зеркало.
Призывно свистнул чайник. Железная дембельская кружка. Конфетка
«раковая шейка». Заныл от горячего зуб. Пора.
Вечно мне не везет на автобусы. Опаздываю. Опаздываю. Все, опоздал. Стало
спокойней. Можно закурить. Оглядеться. На лужах ледостав. Документальная
прозрачность деревьев. Небо какого-то не выспавшегося цвета. Опавшие листья
напоминают о возрасте. Впрочем, в такое утро даже дети выглядят стариками.
Пробежала собака с подбитой ногой. В душе неясное родственное чувство.
Наконец, я в автобусе. Одна ничего. Может подойти? Познакомиться. А что
скажешь? «Здравствуйте. Меня зовут Васей. А вас?» Глупо и пошло. Пока решался,
она вышла. Так со мной всегда.
На работе сразу нарвался на Семена Николаевича. Идет, боров. Во рту жвачка.
Значит, с похмелья. Значит, злой. Заранее делаю понурую шею. Вопросы глупые.
Типа «У тебя совесть есть? Сколько это может продолжаться?!» Эх, совесть-то у
меня есть. Вот автобуса не было.
В отделе все по-старому. Переписываю, считаю, сдаю. Вокруг обсуждают
вчерашний телевизор. Телевидение все больше заменяет жизнь. Человек не
живет, а смотрит как живут другие. Старится и умирает около этого коварного
ящика. Эрзац-жизнь.
В курилке анекдоты. Все знаю. Курить больше
Слушаю окружение. Все до омерзения деловые. Машины, торговля, курс доллара.
Я какой-то отъединенный. Все цепкие, никто своего не упустит. Я же упустил все.
Наверное, у меня зависть.
После обеда заглянула Вера. Что-то согласовывает. Чересчур косметики,
животик, крепкий зад, неестественно весела. Но что-то осталось. Когда-то я
предлагал ей замуж. Когда-то из-за нее двухнедельный запой и мысли о суициде.
Сейчас у нее выпивоха – муж, двое детей и любовники все из начальства.
Благодаря им отгрохала коттедж. Как амазонка на машине. Я прячу под стол свои
драные ботинки. Стараюсь не вставать из-за неглаженых брюк. Со мной
вежливо - равнодушна. Когда-то я был ее первым мужчиной. Такое не прощают. У
меня все «когда-то». И ничего «когда-нибудь». Я смотрю на Веру и
прислушиваюсь к себе. Полный штиль. Нарыв переболел и гной вытек. Глупо.
По дороге домой покупаю портвейна и рыбную консерву в томате. Жалобный
ужин неудачника. Аутсайдеру лучше быть одному, чтобы не тянуть назад других.
Тужась, моросит злобный дождик. Зажигаются огни, и улица теряет свою
реальность.
Бежит та же собака. Жалея, я отламываю ей хлеба. Она нюхает, смущенно
виляет хвостом и бежит дальше. Идиот.
Дома я сижу, не раздеваясь. Курю, экономлю портвейн, ем из банки, чтобы не
мыть посуду. По мере убывания портвейна жизнь налаживается. Просыпается
после долгой спячки оптимизм. Я даже жалею, что у меня нет, как у всех,
телевизора. Зато есть книги. Они стоят затылками в шкафу и ждут. От них все
мои несчастья. Открываю наугад. Неудачно. «Пришла тоска – моя владычица, моя
седая госпожа». «Черт» – говорю себе я и спускаюсь вниз за второй бутылкой. В
ней избавление. Спать я ложусь почти счастливый.
Единственное, что омрачает мое состояние – то, что я завтра проснусь.
БАБИЦКИЙ
– Что-то скучно сидим, - оглядел стол Бабицкий – Давайте «Интернационал»
что ли споем, - и он, гнусавя, затянул: «Вставай, проклятьем заклейменный…»
Мы переглянулись.
– Готов электрик. Ему больше не наливайте, - сказал Петя. Сундуков
понимающе кивнул. Потом Бабицкий исполнил детскую «Взвейтесь
кострами». А потом мы его уложили поющего спать, хотя он отчаянно
сопротивлялся. Так, что пришлось его даже связать. Мы тихо мирно допили
оставшуюся водку и тоже легли отдыхать перед завтра. Но это были только