Въ двнадцатомъ часу
Шрифт:
— А они разв любятъ меня? Не утшились ли бы они чрезъ двадцать четыре часа — что я говорю? опечались ли бы они даже, еслибъ я сейчасъ бросилась въ воду? Истинно, они даже не спросили бы обо мн, еслибъ и спросили, такъ ихъ сейчасъ же можно бы утшить общаніемъ подарить новую куклу или лошадку.
— На то они дти, а потому нельзя этому и удивляться. Дтей мы любимъ не потому, что они насъ любятъ, а потому, что они нуждаются въ нашей любви.
— Мои дти даже и въ любви моей не нуждаются, сказала мистрисъ Дургамъ: — они очень богаты и потому въ ихъ жизни всегда найдутся сотни рукъ, которыя
— Но не будетъ сердца, которое ихъ любитъ. О, какъ бы мн хотлось, чтобъ вы знали мою мать! Она могла бы все вамъ передать, что я желалъ вамъ сказать и что отчасти не смю, отчасти не умю выразить вамъ.
— Вы очень любили свою мать?
— Какъ и она меня. Я понимаю, чмъ можетъ быть мать для своего сына, чмъ можетъ быть сынъ для своей матери. Мать моя была несчастна, какъ и вы, но по такой ли причин — не знаю, не хочу и не смю знать. Она любила моего отца съ такою силой, что смло разорвала преграды, указанныя обществомъ для нашихъ страстей, и все принесла на жертву своей любви: свое доброе имя, свое спокойствіе. Бдная! она презирала игру. Выигрышъ не иметъ никакого отношенія съ такою ставкой.
— Вашъ отецъ не стоилъ вашей матери? спросила мистрисъ Дургамъ, и ея голосъ дрожалъ.
— Вамъ скажу — нтъ!
— Можетъ быть, онъ былъ по рожденію ниже — но нтъ, это не можетъ быть; вы имя его носите. Но онъ былъ бденъ, нищій? не такъ ли?
— Нтъ, напротивъ. Онъ былъ богатъ по нашимъ понятіямъ. Внщнее положеніе моей матери чрезъ это замужство сдлалось гораздо блистательне, чмъ прежде было, по-крайнеі-мр впослдствіи.
— О! слдовательно, неравенства большого не было въ этомъ брак. Но положимъ, что вашъ отецъ былъ бы такъ бденъ, какъ былъ далекъ отъ настоящей любви, бденъ, низкаго, можетъ быть презрннаго происхожденія, и что ваша мать ежедневно, ежечасно видла оскорбленія не только своему сердцу, но и гордости. Не тяжело ли ей было это выносить?
— Совсмъ не тяжело, напротивъ. Вншняя обстановка никогда не производила вліянія на мою мать. Ея любовь уничтожала бы эти мелочи, какъ огонь солому.
— Врю, возразила Корнелія. Женщина становится выше всего, если только любитъ и любима. Но мужчина? Неужели вы полагаете, что и мужчина могъ бы съ такимъ же геройствомъ все приносить въ жертву своей любви, могъ бы забыть, что жена, имъ избранная — нищая, низкаго происхожденія, что онъ ее поднялъ изъ грязи, что... о! никогда, никогда не забываетъ этого ни одинъ мужчина! А еслибъ онъ и могъ выше этого себя поставить, такъ все-же никогда и ничмъ не могъ себя убдить, что подобная женщина можетъ любить истинной любовью. Она не приносила для него никакой жертвы; любовь безъ жертвы не любовь. По жертвамъ признается любовь. Можетъ ли онъ поврить ея любви?
Свенъ не зналъ, что отвчать на это. Не сама ли она находится въ томъ положеніи, какое изображаетъ? Онъ чувствовалъ, что земля колеблется подъ нимъ, что у него недостаетъ силъ подвинуться впередъ.
Молча сидлъ онъ и старался прочитать разршеніе этой загадки на блдномъ лиц красавицы, не заставляя ее говорить. Но блдный свтъ луны не благопріятствовалъ этому изслдованію и, казалось, сгущалъ завсу, покрывавшую тайны. Невыразимая скорбь наполняла сердце Свена. Упоительная
Повидимому, и мистрисъ Дургамъ также мало имла охоты продолжать прерванный разговоръ. Неподвижно смотрла она въ синюю даль. Но вотъ глаза ея перенеслись на Свена; долго и молча смотрла она на него, тогда какъ его глава вопросительно и печально были прикованы къ ея лицу.
— Какой вы добрый! сказала она: — не думайте обо мн. Мн помочь нельзя.
— Я и жить бы не хотлъ, еслибъ могъ допустить такую мысль.
Онъ схватилъ ея свсившуюся руку. Она не старалась высвободить ее. Такъ они сидли рука въ руку, молча углубившись въ себя, до-тхъ-поръ пока огоньки города не загорлись въ вод и лодка, скрипя по прибрежному песку, причалила къ пристани у самаго дома Дургамовъ.
— Вотъ мы и пріхали, сказала мистрисъ Дургамъ, высвобождая свою руку изъ его руки: — покойной ночи! Не правда ли, вдь завтра я увижу васъ?
Свенъ не прощался съ остальными спутниками. У него силъ не хватало разговаривать съ людьми; онъ не могъ никому руки протянуть. Безъ оглядки, скорыми шагами пошелъ онъ по дорог, ведущей съ берега къ его квартир.
Вдругъ кто-то коснулся его плеча.
— Что такъ къ спху, carissime? послышался голосъ.
То былъ Бенно.
— Вдь мы съ тобой цлый день не говорили. Не хочешь ли вмст выпить кружку пива?
— Нтъ.
— Коротко и ясно; можно даже сказать, очень грубо. Неужели это тотъ же человкъ, который до-сихъ-поръ служилъ мн образцомъ вжливости и хорошаго обращенія? О! Свенъ, не нравишься ты мн!
— Слдовательно, чмъ скоре разстанемся, тмъ будетъ лучше. Покойной ночи!
— Послушай, Свенъ, сказалъ Бенно, останавливаясь и крпко ухватившись за пуговицу его пальто: — теперь, можетъ быть, не совсмъ благопріятная минута, чтобъ читать теб лекціи; однако длать нечего надо, потому что, мн кажется, periculum in mora.
— Я совсмъ не расположенъ много слушать сегодня, сказалъ Свенъ.
— Пожалуй и такъ, отвчалъ Бенно: — въ такомъ случа я не стану произносить прекрасной проповди, которую намревался было сказать, и ограничусь простыми фактами. Факты состоятъ въ томъ, что твое поведеніе относительно мистрисъ Дургамъ и vice verso (обратно) вообще до того поражаетъ, что все общество за вашими спинами корчитъ порядочныя гримасы; что мистеръ Дургамъ такъ же мало слпъ, какъ и я или кто другой, и что изъ этого можно предполагать...
— Ты общалъ ограничиться одними фактами.
— Sapienti sat! Я полагалъ, что изъ тебя выйдетъ какой-нибудь мудрецъ, а на дл выходитъ, что ты такой же глупецъ и безумію подчиняешься не мене, если еще и не боле другихъ, потому что считаешь себя подъ щитомъ своей мудрости. Свенъ! Свенъ! ты воображаешь, что направляешься по прямому пути, а между тмъ скачишь сломя голову по полямъ, такъ что теряешь слухъ и зрніе. Ты думаешь...
— Вотъ ужъ и началась проловдь! Прощай. Покойной ночи!
— И теб того же желаю, но боюсь, что мое желаніе неудобоисполнимо! закричалъ Бенно ему вслдъ.