Въ двнадцатомъ часу
Шрифт:
— О любовь, любовь! философствовалъ Бенно, продолжая свой путь: — какъ бы мн хотлось открыть радикальное лекарство противъ нея и завтра же утромъ подмшать хорошую дозу въ супъ Свена и дать ему проглотить! Гм! гм! Вся эта штука была бы презабавна, еслибъ не имла страшно опасныхъ сторонъ. Вдь этотъ Свенъ, если разъ что засядетъ ему въ голову, такъ бываетъ упрямъ, какъ избалованное дитя, какимъ онъ въ сущности и есть. А эта мистртсъ Дургамъ кажется мн самою опасною женщиной, котораяу своими маленькими пальчиками можетъ забрать не то что руку, но и цлаго молодца. Мой же достопочтенный другъ, ея супругъ, не таковъ человкъ, чтобъ позволить безнаказанно шутить съ собою. что тутъ длать? Гм! гм! гм! Въ «Дикомъ Человк» еще огни. Это очень кстати. При свт огня я еще разъ обсужу дло и запью стаканомъ рейнвейна.
Глава
Посл этого вечера прошла недля. Свенъ и Бенно сдлались почти ежедневными постителями дачи Дургамовъ. Но они приходили и уходили большею частью въ разное время и въ своихъ посщеніяхъ явно преслдовали разныя цли. Бенно въ качеств доктора чаще всего приходилъ рано утромъ. Свенъ всегда приходилъ вечеромъ прежде чмъ другіе гости собирались. Бенно зналъ уже вс внутренніе входы и выходы въ дом и чаще всего шелъ прямо въ кабинетъ Дургама, чтобъ производить съ нимъ какіе-нибудь опыты или сигару выкурить и при этомъ потолковать объ ученыхъ предметахъ. Свену знакомы были только парадныя комнаты и преимущественно гостиная съ терасой. Вечеромъ всегда кто-нибудь приходилъ. Американецъ неизбжно присутствовалъ; недлю назадъ онъ собирался ухать, но съ каждымъ днемъ открывалась новая причина, которая вынуждала его отложить отъздъ еще на какіе-нибудь двадцать-четыре часа. Свенъ ясно понималъ, что для мистера Куртиса чайный столъ съ мистрисъ Дургамъ во глав былъ то же, что огонь для мотылька — и Свенъ возненавидлъ Куртиса. Часто приходилъ также адъюнкт-професоръ съ юною особой съ блокурыми локонами и въ сопровожденіи ея матери, вдовы ученаго професора, которая знала всевозможные современные языки и даже нкоторые мертвые. Кром того, разные англичане, въ особенности молодые, проживавшіе въ этомъ город подъ предлогомъ обученія въ университет, а между тмъ преимущественно проводившіе свое время въ рыбной ловл, въ прогулкахъ, на лодкахъ, то на парусахъ, то на веслахъ, и въ другихъ пріятныхъ развлеченіяхъ для здоровья полезныхъ. Приходилъ также и мистеръ Смитъ съ женою и четырьмя дочерьми, о предшествующей жизни котораго госпожа Шмицъ разсказывала такіе ужасы, а на поврку вышло, какъ Свенъ теперь достоврно узналъ, что Смитъ былъ смирный земледлецъ, перехавшій за границу для поправленія нсколько разстроеннаго состоянія; и въ жизнь свою даже не видывалъ, какъ вшаютъ людей, умалчивая о тхъ пятидесяти, которыхъ, по словамъ госпожи Шмицъ, онъ самъ отправилъ на тотъ свтъ.
Если Свенъ съ одной стороны былъ очень золъ на это стеченіе гостей, которымъ мистрисъ Дургамъ въ качеств хозяйки должна бы оказывать одинаковое вниманіе, то съ другой стороны онъ былъ очень благодаренъ обществу, по милости котораго онъ могъ хотя нсколько минутъ проводить безъ помхи съ обожаемою женщиной. На этихъ вечерахъ царствовала полная непринужденность, какъ это бываетъ въ обыча у англичанъ. Каждый могъ считать себя членомъ семейства, приходить и уходить, когда кто хотлъ, а также и длать что кому было угодно: читать, рисовать, играть на роял, пересматривать альбомы, разговаривать, молчать, быть веселымъ или задумчивымъ — словомъ, держать себя какъ кому вздумается. Такъ какъ дверь на терасу всегда была отворена, то и тераса считалась частью гостиной, и потому ничего не было поразительнаго въ томъ, что Свенъ и мистрисъ Дургамъ по долгу тамъ прохаживались или, облокотись на перила, любовались видомъ горъ чрезъ рку, сверкающую при вечернемъ освщеніи. Иногда все общество переходило на терасу, а юный адъюнкт-професоръ съ юною особой съ блокурыми локонами еще чаще долго-предолго прохаживались мимо двери, увлекаясь интересными разговорами.
И кром того, тераса была любимымъ мстопребываніемъ дтей, которыя сильно полюбили Свена и безпрестанно требовали отъ него новыхъ разсказовъ, особенно вечеромъ, когда гостиная была уже освщена и рка отсвчивалась розовыми тнями, когда одна только звзда мерцала на темносинемъ неб.
Тогда они приходили къ нему и неотступно просили и молили его до-тхъ-поръ, пока онъ отдавался въ ихъ распоряженіе. Въ пылу вниманія Китти карабкалась къ нему на колни, Эдгаръ прицплялся къ нему съ другой стороны, и оба, уставивъ на него болышіе задумчивые глаза, слушали интересную исторію о томъ, какъ графъ продалъ своихъ трехъ дочерей тремъ чудовищамъ, изъ которыхъ вышли потомъ прекраснйшіе принцы, о Блоснжк, которая жила въ горахъ съ семью
— Какъ это можетъ васъ интересовать? спросилъ Свенъ.
— Мн никто не разсказывалъ сказокъ, когда я была ребенкомъ, отвчала она: — и такъ странно, что мн все сдается, какъ-будто все это я пережила, или мечтала о томъ, или по-крайней-мр прочитала. И однако это не можетъ быть: у насъ въ Англіи нтъ такихъ прекрасныхъ сказокъ.
— Разв вы не нмка? спросилъ онъ съ удивленіемъ.
— Какъ вамъ пришло это въ голову? спросила она съ не меньшимъ удивленіемъ.
Свенъ пришелъ въ замшательство. Свдніе о нмецкомъ происхожденіи Корнеліи онъ почерпнулъ изъ очень неврнаго источника сообщеній госпожи Шмицъ, которыя много разъ уже казались нелпыми сказками.
— Самъ не знаю, какъ это мн пришло въ голову, отвчалъ онъ: — можетъ быть, потому что вы такъ превосходно говорите по-нмецки.
— Но и мистеръ Дургамъ не хуже меня говоритъ.
— Однако онъ длаетъ иногда ошибки, какихъ я отъ васъ никогда не слыхалъ.
— Можетъ быть, у меня больше способности къ изученію языковъ. И кром того, посудите сами, мы живемъ во второй уже разъ въ Германіи и въ первый пріздъ прожили здсь три года. Неудивительно посл этого, что вс мы похожи немного на нмцевъ.
Мистрисъ Дургамъ говорила это съ особенною живостью, какъ-будто оскорбленная въ своей національной гордости, что ее не принимаютъ за англичанку. Самому Свену стало смшно, что онъ принималъ съ неограниченною врой открытія, придуманныя хозяйкой Шмицъ. Онъ долженъ былъ сознаться, что только англичанка можетъ сохранять такое невозмутимое спокойствіе, такую величавую холодность, какими всегда обладала мистрисъ Дургамъ въ гостиной, а когда случалось ей заговорить по-англійски, то всякое сомнніе въ возможность ея нмецкаго происхожденія должна была исчезнуть.
— Простите, сказалъ онъ: — но мн такъ была пріятна мысль принимать васъ за нмку. Боле всего на свт я люблю свое отечество и мн хотлось бы, чтобъ все прекрасное, все доброе имло нмецкое происхожденіе.
— Вы никогда не женились бы на иностранк?
— Я совсмъ не женюсь.
— Если уже вы не женитесь, такъ кому же и жениться?
— Отчего же мн скоре, чмъ другимъ?
— Оттого, что сердце ваше богато любовью, слдовательно вы нуждаетесь въ любви боле другихъ.
— Откуда вы это знаете?
— Что же я была бы за женщина, еслибъ не могла разбирать такихъ вещей?
— А если вы ошибаетесь?
— Это невозможно.
— Но я питаю ненависть, къ браку.
— Почему?
— Потому что отъ него бываютъ люди несчастны.
— А вина, можетъ быть падаетъ, на людей, не на бракъ, возразила Корнелія: — о! я могу себ представить бракъ, какъ онъ долженъ быть — но думать можно о многомъ. Понастоящему, совсмъ не слдовало бы думать. Отъ многодуманья дается печаль и болзнь. Лучше всего не станемъ думать или будемъ думать только о томъ, какъ завтра повеселиться.
Она произнесла это съ влажными, печальными, глазами, но нсколько легкомысленнымъ тономъ; у Свена на душ стало страшно. Ему вспомнились слова Офеліи: «О, что за благородная душа тутъ уничтожена!»
Большая перемна совершилась въ мистрисъ Дургамъ со дня прогулки по горамъ. Она лишилась того невозмутимаго, холоднаго спокойствія, подъ которымъ прежде все скрывала, какъ подъ непроницаемой личиною. Она сдлалась мягче и сообщительне, и видимо старалась принимать участіе во всемъ, что вокругъ нея происходило. Въ отношеніи мистера Дургама она стала не такъ чуждаться, мене была натянута, не такъ сурово вжлива, какъ прежде; иногда она стала даже прямо къ нему обращаться съ разговоромъ, чего въ первое время знакомства Свенъ никогда въ ней не замчалъ. Дтьми своими она стала гораздо больше заниматься. Китти сажала подл себя и учила ее вязать на иголкахъ; интересовалась удочкой Эдгара и помогала Свену въ приготовленіи колосальнаго бумажнаго змя. Но потомъ опять наступали дни и часы, когда прежній демонъ овладвалъ ею, когда она мрачно отворачивалась отъ жизни, какъ отъ отвратительнаго, невыносимаго бремени; въ эти минуты на ея лиц отражалось роковое выраженіе портрета.