Въ двнадцатомъ часу
Шрифт:
«Ему уступать, значитъ только усиливать его безуміе», думалъ онъ про-себя, когда Свенъ съ двойной чувствительностью больного и душевно страдающаго отъ несчастной любви, или отвчалъ упорнымъ молчаніемъ на вс его краснорчивыя убжденія противъ безумія такой страсти, или называлъ его безчувственнымъ, пошлымъ варваромъ.
Удивительно было, что смерть Дургама не произвела вначал особеннаго впечатлнія на душу Свена, что служило новымъ доказательствомъ для Бенно, какъ исключительно душой его овладло только одно чувство.
— Чего же ты хочешь? Это была дуэль чрезъ платокъ, говорилъ Свенъ: — если я остался живъ, такъ это конечно не его вина. «Я потерялъ ее», были его послднія слова: «но и вы не должны владть ею.» Думаю, что это довольно ясно.
— Но, Свенъ, что съ тобою? или ты совсмъ Бога забылъ? воскликнулъ Бенно: — ты такъ говоришь, какъ-будто жизнь человка стоитъ не дороже воробья! Если даже положимъ такъ и было, то разв у васъ были одинаковыя ставки? Разв ты такъ же много терялъ, какъ и онъ? И разставаясь съ жизнью, разв ты въ то же же время разставался съ своими любимыми дтями? А я говорю теб,
— Думалъ ли онъ о нихъ, когда вызывалъ меня на смертный бой? сказалъ Свенъ: — онъ не думалъ о нихъ; для него, какъ и для меня, былъ одинъ вопросъ: обладать Корнеліей или умереть; въ этомъ мы были съ нимъ равны. Да, продолжалъ онъ угрюмо: — теперь я врю тому, чему прежде не врилъ; да, онъ любилъ свою жену — не такъ, какъ я: нтъ, это невозможно! — но любилъ. И что же? Она должна была сдлать выборъ: онъ или я — и выбрала меня. Онъ долженъ бы уважать ея волю, какъ и я покорился бы, еслибъ она отвергла мою любовь. Зачмъ онъ не отступилъ? Это была его обязанность. Если ты возбраняешь женщин отдавать свою любовь по свободному выбору, то низводишь ее въ состояніе рабства.
— Но тутъ не можетъ быть и рчи о выбор! закричалъ Бенно: — выборъ его былъ сдланъ и давно уже ршенъ. Ей слдовало уважать свой выборъ, который она добровольно сдлала.
— Но если этотъ выборъ оказался ошибкою, неужели же ошибку надо возводить въ святыню, если разъ она сдлана? Въ такомъ случа считай святыней всякое скверное учрежденіе, подъ которымъ люди стонутъ, святынею только потому, что оно разъ было установлено; да и каждую болзвь не лечи, потому что она уже совершившійся фактъ, который по твоему мннію надо уважать.
— Не сравнивай моей благородной науки съ вашими дурачествами! закричалъ Бенно запальчиво: — и потомъ, что тутъ излечилось по твоей милости? И скоре не чрезъ твое ли вмшательство въ чужія дла, отнюдь тебя не касающіяся, все это ухудшилось, до такой степени ухудшилось, что хуже и быть не можетъ? что сталось съ тмъ благородномыслящимъ человкомъ, какимъ ты прежде былъ, который для одного себя и счастья не хотлъ, желая, чтобъ и другіе принимали въ немъ участіе? Да, гд тотъ человкъ, который только счастьемъ другихъ былъ самъ счастливь? Какое счастье ты внесъ въ это семейство? Ты отнялъ жизнь у благороднйшаго, честнйшаго человка, ты отнялъ отца у дтей. И неужели ты думаешь, что всмъ этимъ теб одному пріятнымъ, ты сдлалъ счастливою мистрисъ Дургамъ? Можешь ли ты поистин наслаждаться своимъ счастьемъ, купленнымъ цною смерти честнаго человка? И въ минуту самыхъ очаровательныхъ грёзъ не будешь ли ты содрогаться при воспоминаніи о немъ? И что скажетъ твоя возлюбленная, когда дти станутъ у нея спрашивать: «Мать, гд нашъ отецъ?»
Съ такой горячностью чувства никогда еще не случалось ему говорить и его убжденія произвели свое вліяніе на Свена. Но именно по чувству сознанія, что нельзя опровергать разумныя причины Бенно, Свенъ тмъ съ большей запальчивостью отвчалъ ему:
— Какъ можешь ты бросать па меня отвтственность за послдствія отношеній, которыя гораздо прежде носили въ себ зародыши гибели? Вотъ въ этомъ-то именно заключается проклятіе грха, что онъ постоянно рождаетъ новое зло. Горе человку, когда онъ становится между двумя существами, которыхъ природа создала другъ для друга! Горе тому, кто бросается между двумя огнями, которые неудержимо стремятся другъ къ другу! Пускай тогда не жалуется, если пламя его поглотитъ... Нтъ, Бенно, нтъ, несмотря на вс твои слова, онъ долженъ былъ умереть! Не таковъ онъ былъ человкъ, чтобъ добровольно выпустить на свободу то, что ему разъ въ руки попало — нтъ, ужъ этому не бывать! И насколько я понимаю, другого выхода не было; онъ долженъ былъ умереть, не для меня — ничего я не хочу для себя! — но для нея, чтобъ она могла свободно наконецъ взглянуть на жизнь и отдаться человку, котораго она истинно любитъ, потому что онъ ее истинно понимаетъ. Что на меня палъ жребій быть этимъ человкомъ — это случай. Никогда я не добивался и не надялся такого счастья. Но если на долю мою выпало это счастье по ея свободному выбору, то я хочу этимъ воспользоваться наперекоръ всмъ филистерамъ, которые искони-вковъ имли право открещиваться отъ всего, что не подходитъ подъ узкую рамку ихъ пошлыхъ умозрній.
— Смотри пожалуй! сказалъ Бенно, и почти пржняя юмористическая улыбка сверкнула въ его черныхъ глазахъ: — смотри пожалуй, къ какимъ жалкимъ софизмамъ должна прибгать твоя нкогда такая логичная голова, для того чтобъ защищать дурное, нечестное дло. Что ты меня считаешь филистеромъ — да простятъ теб эту несправедливость твой отецъ Аполлонъ и девять музъ, которые это лучше знаютъ; но что ты хочешь уврить меня, признаннаго професора антропологіи и психологіи, хочешь уврить, что въ твоемъ положеніи X надо принимать за У — ужъ извини, этого не можетъ допустить мое академическое достоинство. Подобные жалкіе мыслители, какъ ты, любезный Свенъ, почти всегда подвергаются опасности втянуться душою и тломъ въ бездну страсти, то-есть со шкурой и волосами попасть въ пасть демона. Пламя сладострастія, которое мы, втренные сыны міра, принимаемъ за то, что оно въ дйствительности, для васъ всегда сливается съ страстнымъ стремленіемъ сердца къ невдомому, а такъ-какъ вы вообще уврены, что добро желаете ради добра — какъ и въ подобномъ случа, въ который ты теперь попалъ — то для вашей головы невмстима мысль, что и вы иногда, хотя по исключительному случаю, какъ простые смертные, находитесь подъ вліяніемъ эгоизма. Кром того, мой любезный Свенъ, ты хорошо знаешь, что Шекспиръ — а вдь онъ тоже немножко толкъ зналъ въ этихъ длахъ — сказалъ: «Никто такъ легко не попадается въ ловушку, какъ мудрецъ, вступающій въ орденъ глупцовъ; та мудрость, которая отъ глупости высижена, всегда воображаетъ себя подъ щитомъ мудрости.»
— Надъ шрамами смется тотъ, кто самъ раненъ не бывалъ. Попробуй-ка Корнелія тебя полюбить, такъ ты бы совсмъ иначе заплъ!
— Точно такъ же, какъ и ты, еслибъ Корнелія другого любила.
— Но она любитъ меня, а никого другого.
— Долженъ ли я теб сказать нчто, отъ чего, быть можетъ, грозитъ мн опасность потерять твою дружбу? Вотъ видишь ли, несмотря ни на что происшедшее, я не врю, чтобъ эта женщина тебя любила. Нтъ; но не смотри же на меня такъ грозно, а лучше выслушай спокойно. Въ этой женщин, какъ и въ теб, существуетъ стремленіе къ недосягаемой высот, къ несбыточному блаженству — стремленіе, которое никогда не осуществлялось въ жизни и никогда не можетъ осуществиться. Она любитъ идеалъ, созданный ея всемогущею фантазіей, къ которому въ конц концовъ ты такъ же мало подходишь, какъ и всякій другой смертный. Лучшее доказательство тому служить то, что даже любовь мужа не удовлетворяла ее. Не кривляйся съ такимъ презрніемъ; ты не зналъ Фрэнка Дургама, но я его узналъ, и говорю, это былъ человкъ благороднйшій, великодушнйшій, человкъ, котораго ни одна женщина не была достойна; въ немъ я не зналъ недостатковъ, кром одного, за который онъ поплатился жизнью; этотъ недостатокъ — онъ слишкомъ много любилъ свою жену. Ну а теперь хоть и я не волшебникъ, а все-же хочу сдлать теб предсказаніе. Въ душ Корнеліи пробудится съ каждымъ днемъ сильне раскаяніе, что она была причиною смерти этого достойнаго человка; достоинства его она только теперь оцнитъ и не далеко время, что она, хотя бы въ мысляхъ поставивъ тебя на его мсто, увидитъ въ теб причину своего страшнаго увлеченія, которое лишило ее мужа, лишило ея дтей; — отца... Ну теперь довольно, и даже чрезчуръ довольно на ныншній день. Принимай лекарство акуратно и подумай о томъ, что я теб сказалъ. Завтра утромъ я зайду къ теб предъ лекціею.
Бенно схватилъ шляпу и оставилъ Свена наедин съ своею совстью.
Глава двнадцатая.
И совсть не оставалась нма въ эти долгіе, одинокіе часы, когда молодой человкъ, больной душою и тломъ, метался по постели, не зная ни сна, ни покоя. Она представляла ему многолюбимый образъ покойной матери, носившійся надъ его постелью. Онъ слышадъ стоны ея нжнаго голоса, жаловавшагося, какъ тяжело бываетъ женщин разлучаться съ дтьми и мужемъ, на груди котораго она покоилась съ полнымъ довріемъ и на котораго въ будущемъ должна смотрть какъ на чужого. Онъ слышалъ, какъ произносилъ ея нжный голосъ, что обманываться въ любимйшихъ надеждахъ — это жребій человчества, и что учиться самоотреченію — это послдній урокъ мудрости. Свенъ вспоминалъ о всхъ страданіяхъ, которыя должна была выносить его благородная мать въ возмездіе за одинъ только проступокъ, къ которому она была увлечена пылкою кровью молодости и разнузданною, обманчивою фантазіей. Онъ думалъ о безмолвной печали, переполнявшей ея душу отъ безпутной жизни его отца. Пришла ему на память сцена, происшедшая между ею и прежнимъ ея мужемъ, полковникомъ, который принужденъ былъ пріхать въ ихъ родовое помстье для окончательнаго устройства семейныхъ длъ; онъ вспомнилъ, какъ полковникъ схватилъ за руку бывшую свою жену, заливавшуюся слезами, какъ онъ дрожащимъ отъ волненія голосомъ говорилъ: «Еслибъ ты, Леонора, оставалась моею женой, не стала бы ты проливать такихъ горькихъ слезъ и еще многихъ, который придется теб пролить». Свенъ былъ тогда маленькимъ мальчикомъ и они не обращали на него вниманія, когда онъ гонялся за бабочками въ буковой але, гд они тоже прохаживались взадъ и впередъ; но ребенокъ хорошо слышалъ эти слова и теперь, посл многихъ, многихъ лтъ, они пришли ему на память такъ ясно, какъ-будто вчера только онъ слышалъ ихъ. И вспомнилась ему другая сцена, много лтъ спустя, когда онъ, бывши юношею, холилъ рука объ руку съ своей матерью въ той же буковой але и она много говорила ему о будущемъ и вдругъ обратила на него свои болыпіе, грустные глаза и съ серіозной нжностью сказала: «А главное, Свенъ, будь вренъ во всемъ себ и другимъ и не искушай никого нарушать врность. Видишь ли, на земл нтъ выше блага, какъ миръ съ самимъ собою, а вроломный не иметъ мира въ себ.»
Ахъ, миръ! миръ! какъ теперь мало мира въ его жизни! какъ колеблется теперь его душа, подобно кораблю, бурею носимому съ одной волны чувства на другую! Въ его воображеніи безпрерывно носились ужасныя картины. Онъ видлъ Дургама въ борьб съ волнами, утопающаго; вотъ онъ поднялся на поверхность для того, чтобъ снова поглотили его бушующія волны, и навки. Онъ видлъ Корнелію у постели больного Эдгара; ея мрачные, сухіе глаза не спускались съ сына. Свенъ слышалъ, какъ дрожащими губами она тихо проклинала день, въ который въ первый разъ увидла незнакомца; онъ видлъ, какъ она содрогнулась, когда кто-то тихо постучалъ въ дверь, и крпко прижала руку къ сердцу, и слышалъ дикій вопль, вырвавшійся изъ ея груди, когда больной малютка спросилъ: