В год огненной векши
Шрифт:
Без стука отворилась дверь, и, тяжело ступая через порог, в светелку вошел князь Мирослав, поседевший и постаревший, но все такой же прямой и крепкий.
– Не спится, Забава?
– улыбнулся он дочери.
– Не спится, отец, - кивнула девушка, присаживаясь на лавку и сгоняя серую свернувшуюся в клубок кошку, чтобы дать присесть отцу.
Князь сел, тяжело вздохнув, и искоса пытливо посмотрел на княжну. Надо же, какой стала дочь! И на мать похожа, и Мирославова порода видна, как во всех детях его.
Кошка потерлась о ноги Забавы, потом прыгнула к ней на
– Все же ужились они с Рыжей, - усмехнулся князь, кивнув на бельчонка, вертевшегося в другом углу горницы, у окна. Еруслан привез его Забаве чуть живого из леса больше недели назад.
– Мурка ее не обижает, - ответила Забава, выжидающе глядя на отца. Ведь не о векше же пришел говорить он с ней накануне приезда жениха.
Мирослав снова вздохнул и решился:
– Тяжелый разговор у меня к тебе, дочка… Важный, - и замолчал надолго, собираясь с мыслями.
– Жених завтра приедет, и уж не до того будет, а ты, чтоб обиду на меня не держала, знать должна, почему я единственную дочь в чужие земли отдаю за незнамо кого. Братья вон твои изводят меня: почто отдаешь Забаву в Северомирск. А ты сама как рассуждаешь? Может, здесь приглянулся кто, а я и не ведаю?
Забава покраснела и тихо ответила отцу:
– Никто не люб мне, батюшка. Я слово дала, кровью моя клятва связана.
– Эх, - с горечью произнес Мирослав, - и не было бы той клятвы, кабы не сила в тебе да кабы не бабка твоя колдунья.
И Мирослав начал рассказ о том, что много лет терзало и не давало покоя, но о чем должен был помнить ради собственных детей.
Жена князя, мать троих его сыновей, умерла в горячке, когда Мирославу шел уже четвертый десяток. Она была умной и доброй, жили они в ладу, о другой князь уже не помышлял. Но прошло время, и все больше стал он сознавать, как еще силен телом и душой, как играет молодая кровь и наваливается тоска одиночества. К тому же и в свои лета он был силен и здоров, привлекал девичьи взоры суровой мужской красотой
В тот год месяц червень стоял небывало жарким и сухим. На Купалу за городом жгли костры, у реки собрался народ. Мирослав оседлал коня и поехал подышать прохладным воздухом у реки да посмотреть на чужое веселье.
На древнем капище, огороженном частоколом, ярко горели костры, жрецы творили обряды. По реке плыли венки с зажженными свечами – девушки гадали на судьбу. Вода в реке была теплой, будто парное молоко, но никто не купался – боялись водяного.
На игрище князя встретили радостно, поклонами, песнями, стали зазывать к кострам да хороводам, но Мирослав даже не сошел с коня, издали наблюдая за происходящим.
Вот тогда он и приметил ее. Она стояла в стороне, следя за играми городских парней и девок. Тонкая да высокая, статная, как царица. Девки все в белых льняных платьях да русоволосые. А она в красном сарафане с широким узорчатым поясом. Коса черная по спине, и глаза, как самая темная ночь.
Поймав на себе внимательный взгляд, девушка сначала искоса взглянула на Мирослава, потом вдруг развернулась к нему и, озорно вскинув голову, крикнула:
–
Мирослав спрыгнул уже с коня, собираясь подойти, ответить, но красавица уже кружилась в хороводе с другими девушками.
Князю душу перевернуло. Подозвал к себе знакомого парня, спросил, указывая на девушку:
– Это чья такая будет?
– Желана это, князь, - ответил тот, - дочка травницы, что живет на другой стороне реки. Только и не травница она вовсе, говорят, а ворожея. И эта тоже, верно, ведьма. Вон какая черноглазая.
Парень уже отошел, а князь все не мог оторвать глаз от девушки. Он привязал коня к дереву и обошел игрище. Желана вместе со всеми прыгала через костер, кружилась в хороводе и пела. В полночь, когда желтая луна осветила все вокруг, девки и парни разбрелись по лесу искать цветок папоротника. Лес осветили десятки факелов. Желана одна пошла вдоль реки к корявому дереву.
Дерево это, сейчас уже поваленное бурей и полусгнившее, обычно обходили стороной. Старики рассказывали, что обитал в этом месте страшный змей, который похищал и сжирал красивых девушек, а перед смертью превратился в высокое уродливое дерево. У местных оно считалось границей, с которой начиналось Заречье - опасный болотистый край. Но именно здесь были самые густые заросли папоротника.
Сюда и направилась Желана. Сюда же, немного замешкавшись и сжав в руках костяной оберег, направил коня Мирослав. Сначала он лишь наблюдал за тоненькой фигуркой, мелькающей среди деревьев. Но девушка шла слишком быстро, и князь уже начал терять ее из виду. Тогда Мирослав решился. Пришпорив коня, он быстро поравнялся с Желаной, одним движением подхватил за поясницу и перекинул через седло. Девушка забилась, закричала, попыталась вырваться, но князь, крепко держа ее одной рукой, уже мчал во весь опор в Светоград.
Обессилевшую от борьбы и крика, не сопротивляющуюся привез Мирослав Желану в княжеский терем. Внеся на руках в свою опочивальню, бережно поставил на ноги. Она тут же отступила, забилась в угол, только красные от слез глаза смотрели прямо, зло.
– Не бойся, - поторопился успокоить ее князь, - худого не сделаю. Полюбилась ты мне. Я князь, негоже мне за девками бегать. Останься со мной, будешь жить в довольстве, а сыновей родишь – и их землей наделю.
Выпалив все на одном дыхании, Мирослав замолчал. Он ждал ответа, ждал хоть слова, жеста… Но Желана стояла, прижавшись спиной к стене, словно пойманный в клетку дикий зверь, и не отвечала.
Мирослав растерялся. Он прошелся по комнате, хотел ближе подойти к девушке, но она так отшатнулась, что он передумал и, решив наконец дать ей время свыкнуться с новым своим положением, вышел вон.
Два дня прошли как в угаре. Князь приходил в светелку, просил, умолял, и на коленях стоял, и грозил, но ничего не добился, кроме слез да затравленного пронзительного взгляда.
А на третий день к воротам явилась нищая старуха с клюкой и велела слугам кликать самого князя. Над ней сначала только посмеялись, но она стала сыпать такими проклятиями, что на шум вышел Мирослав.