В году тринадцать месяцев
Шрифт:
— По своей селедке плачет, — подмигнул Володька-Кант Татьяне Осиповой, которая протягивала Ольге Дмитриевне маленький будильничек.
Ирина ничего не понимала. Цветы… Селедка… Будильник… Ваза для цветов…
Сзади, тяжело дыша и постукивая палкой, поднималась скрюченная старуха из первой квартиры — баба Зина. Она ухватила Ирину за локоть, забормотала:
— . А мне и подарить нечего. А она и без подарков счастливая, мать-то. Сегодня целый день туда-сюда, туда-сюда. С первого этажа на второй, со второго на первый. Тридцать ступенек туда да тридцать обратно. Молодая, красивая. И ни разу не остановилась
— Что вы городите? — Ирина попыталась вырваться из цепких рук старухи. Но баба Зина держала крепко.
— А ты не удивляйся, милая, все люди должны ходить под ручку, чтобы не упасть, когда скользко. Я вот и то хожу под ручку с лестницей.
На площадке внезапно все замолчали. Ирину заметили. Глаза у Ольги Дмитриевны растерянно заметались.
— Ну, что же мы стоим на лестнице, — сказала она, — заходите, угоститесь чем бог послал.
Ирина рванулась вперед, проскочила через все это вероломное торжество, ни на кого не глядя и ни с кем не здороваясь, и громко перед самым носом у Таисии Демоновой и Володьки-Канта захлопнула дверь. За дверью на лестничной площадке наступила тишина. Ирина вбежала в комнату, посмотрела на портрет отца и упала на диван. Но, услышав, что входная дверь открылась, села, быстрым движением руки поправила волосы, лихорадочно достала книжку из папки и уставилась в страницу, не видя ни одной буквы, прислушиваясь к шагам в коридоре. И хотя она ждала, что мать сейчас войдет, все равно вздрогнула, когда поняла, что Ольга Дмитриевна стоит в комнате и обращается к ней:
— Ирина, помоги мне на кухне.
Сама она никогда бы не придумала позвать Ирину на кухню мыть посуду. Так посоветовал Федор Петрович. Да и не в том заключалась суть, чтобы помочь на кухне. Федор Петрович нарочно ушел в свою комнату и притаился, чтобы не мешать матери и дочери. Он убедил Ольгу рассказать Ирине про портрет. И предложил именно этот ход! Позвать на кухню, помочь помыть посуду или что там еще сделать, ошеломить, показать с первой минуты, что все в доме изменилось, настолько изменилось, что Ирина должна будет не только многое понять, но и научиться мыть посуду.
Ирина молча поднялась и прошла на кухню. Не для того, чтобы возиться с тазами-кастрюлями, а для того, чтобы высказать матери все, что она о ней думает, собраться с силами, не расплакаться и высказать.
Но Ольга Дмитриевна появилась на кухне не сразу. Неизвестно, каким образом баба Зина преодолела тридцать ступенек и вломилась в дверь, налетела на Ольгу и, задыхаясь, забормотала:
— А три дня тебе свободных от больницы дали?
— Зачем мне, баба Зина?
— А ты проси, полагается.
Ольга Дмитриевна пообещала, что обязательно попросит. Выпроводила бабу Зину и постояла немного в коридоре, закрыв глаза и сложив руки на груди…
Дочь ждала у окна, нервно ковыряя замазку. Не поднимая головы, Ольга прошла к столу, громыхнула тарелками, суетливо переложила их без всякого смысла с одного места на другое. Надо было начинать разговор, но как и с чего начинать? На столе беспорядочно лежали свертки и пакеты, будильничек на боку, граненая ваза, которую подарил Володька-Кант, и букет. Среди
Руки Ольги Дмитриевны, привыкшие всегда делать что-нибудь, машинально взялись за селедку. Раньше., когда она возвращалась с базара, обязанности в семье распределялись очень просто: дочь ставила в вазу цветы, а мать делала все остальное. И сейчас, ничего другого так и не сумев придумать, Ольга Дмитриевна сказала:
— Дочка, поставь цветы в вазу.
Она подвинула на край стола вазу, а сама открыла посудный шкафчик и спрятала зачем-то туда будильник.
Ирина одну секунду смотрела на виноватую спину матери. Было видно по низко опущенным плечам и по вздрагивающим рукам, что она только делает вид, что не боится Ирины, а на самом деле ожидает удара. И Ирина ударила. Она подняла с пола веник, воткнула его ручкой в вазу и с пристуком поставила перед матерью.
— Вот, поздравляю!
Пауза длилась очень долго. Потом в кухню вошел дядя Федя. Увидев вазу с веником, он повернулся к Ирине и ничего не мог выговорить. Только когда прошла первая вспышка гнева, он негромко, почти шепотом выдохнул:
— Спасибо!
— Пожалуйста! — крикнула Ирина.
У Ольги в уголках глаз скопились слезы. Она смахнула их.
— Я же говорила тебе, Федя.
— Спасибо, — расстегнув ворот рубашки, повторил он.
— Я же сказала вам: «Пожалуйста!»
И наступила пауза. Все трое молчали очень долго, пока Ольга Дмитриевна тихо, словно для себя, сказала:
— Я думала, ты, Ира, у меня взрослая. Федор Петрович давно к тебе как отец относится.
— У меня есть отец, понятно вам, понятно вам? И другого отца не желаю Отец! — Ирина зло скривилась, глядя на Федора Петровича. — Да как вы смеете даже подумать, как вы решились встать на место моего отца? Посмотрите на себя! Кто вы? И кто он! Идемте, — она потащила Федора Петровича из кухни.
В комнате Федор Петрович вырвал руку и прямо перед портретом прижал к себе плачущую Ольгу Дмитриевну. Такое кощунство потрясло Ирину.
— Ах, так! Уходите, уходите! Я вас презираю. Обоих. Как вы не понимаете?.. — крикнула она Федору Петровичу.
— Это не твой отец, — в отчаянии закричала Ольга Дмитриевна. — Не твой, понимаешь, не твой. Это чужой портрет. Совсем чужой…
6
Под утро часа в четыре пошел дождь. Сначала он довольно монотонно барабанил по оцинкованным подоконникам с наружной стороны, потом пролился шумными потоками воды, совершенно заглушив шум деревьев.
Дяде Феде и Ольге Дмитриевне плохо спалось в эту ночь. В половине восьмого дядя Федя был уже на ногах.
— Ты куда? — робко спросила Ольга.
— За туфлями, — коротко ответил он.
В синей облупившейся будочке, втиснувшейся между двумя большими домами, недалеко от бульвара Танкистов, уже колотил по подошве сапога веселый горбатый парень. В губах он держал целую дюжину гвоздей. Горб у него так сильно поднимал на спине пиджак, что казалось, воротник его душит.
Дядя Федя поздоровался, протянул квитанцию. Горбун кивнул и продолжал забивать гвозди, по одному вынимая их изо рта. Вынув последний, он дружески улыбнулся и сказал весело: