В году тринадцать месяцев

Пашнев Эдуард Иванович

— Ты все тот же. — Она отвернулась, взгляд ее упал на календарь, висящий над диваном-кроватью, она оторвала один листочек.

— Таня!

— Ну что? Как говорится, свечей не надо, горят неоновые огни, так, что ли?

Анатолий подошел к ней совсем близко, хотел что-то сказать, но только застегнул на ее халатике верхнюю пуговицу и вышел.

Татьяна поправила статуэтку Дон Кихота на тумбочке, пробормотала смущенно;

— Ушел… Оставил меня одну с Дон Кихотом… Ты ведь настоящий мужчина из Ламанчи?

Вынимай шпагу и коли каждого, кто попытается проникнуть ко мне…

Взбила подушку, но лечь не успела: зазвонил телефон.

— Да, — ответила Татьяна на всякий случай бесстрастным голосом.

— Потаскушка ты, Танька.

До сознания не сразу дошло, что это говорит Кира. Облаяла, но трубку не бросает, ждет ответа.

— Ты так считаешь?

— Все! — обрезала Кира.

Нет, не все. Татьяна со злостью рванула диск, словно сам телефон ее оскорбил.

— Зяброва, я хочу у тебя спросить, ты знаешь, что значит это слово?

— Знаю.

— В словаре Даля смотрела?

— Не понимаю, зачем ты оправдываешься?

Чувствуя, что вот-вот не выдержит и расплачется, Татьяна медленно проговорила:

— Я не оправдываюсь, а хочу тебя немножко просветить… «Потаскушка» — это женщина, которая потоскует, потоскует, а потом ложится спать одна.

— Алло!

— Иди к черту!

Телефон тут же зазвонил. Татьяна накрыла его подушкой и даже придушила немножко, чтоб замолчал. Но придушенный голос телефона еще долго не давал ей спать.

3

Татьяна очень часто думала об Анатолии. Думала о нем, а вечерами, когда становилось тоскливо одной, звонила Николаю.

Вот и сейчас. К телефону подошла какая-то женщина с писклявым голосом, наверное сестра. Татьяна молчала и думала: повесить трубку, что ли, и набрать номер еще минут через пять? На том конце заволновались:

— Алло! Алло! Алло!

— Репина можно к телефону? — спокойно спросила Татьяна.

— Какого Репина?

— Ну, не Илью Ефимовича, разумеется…

— У нас нет никакого Репина.

— Ну, тогда Николая Семеныча, художника драматического театра, пожалуйста, будьте любезны, позовите к телефону, — «Черт бы вас побрал», — добавила она про себя.

— Кто просит?

«Железная женщина», — подумала Татьяна и решила ей не уступать.

— А кто со мной говорит?

— Кто просит Николая?

За такую настойчивость памятники можно ставить. Все равно ты, голубушка, так просто ничего не узнаешь.

— А кто со мной говорит?

— Сестра Николая. Вас это устраивает?

— Вполне.

— Ну, кто же просит Николая?

— Любовница Николая.

— Что-о-о? Мама!!

«Мама», — передразнила трубку Татьяна. До сорока лет все кричит «мама, мама». А что делать тем, у кого нет мамы? Ладно, пусть берет

трубку, поговорим и с мамой. Но к телефону подошел Николай.

— Алло? Что ты ей сказала?

— Что ты мой любовник.

— Зачем?

«Ух, как разъярился, — с удивлением подумала Татьяна. — Задела его целомудренную сестричку, старую деву».

— Зачем? Не понимаю, чего ты стесняешься? Я твоя любовница, и твоя дорогая сестричка прекрасно знает об этом. И вообще, и в театре, везде. У нас же с тобой вполне официальная связь.

— Никто ничего не знает, по крайней мере, у меня дома.

— Да-а?.. Интересно, как ты объясняешь свое отсутствие по ночам.

— Я с восемнадцати лет езжу на этюды. Иногда остаюсь ночевать. Там!!!

«Там» он произнес с тремя восклицательными знаками.

«Он иногда остается ночевать «там», а я ему кладу подушку здесь».

Татьяна опустила руку с трубкой вниз и с минуту задумчиво постукивала ею по коленке. Трубка верещала карликовым голосом, но слов разобрать было нельзя, да Татьяна и не прислушивалась. Наконец голос запнулся, начались гудки.

Николай заявился в половине одиннадцатого, когда Татьяна уже собиралась стелить постель. Поставил на стол две длинные зеленые бутылки, объяснил:

— Кисленькое…

— Ну и что дальше? — спросила Татьяна.

— А дальше предлагаю, — он взял столик и перенес его вместе с бутылками к дивану-кровати, — пить вино, возлежа, как древние греки. Чего лучше?

. — Нет, будет лучше, если ты заберешь свои бутылки и уйдешь.

— Почему?

— Не знаю. Лучше.

— Что с тобой?

— Не знаю.

Николай тяжело заворочался.

— Твоя комната, между прочим, действительно похожа на аквариум, а ты на русалку. Русалка, иди сюда.

— Уже поздно. Зажги свет.

В голосе ее послышалась будничная усталость. Николай понял, что она не шутит.

Володька-Кант

Я не всегда бываю веселый, особенно после болезни, когда витаминов в организме не хватает. Я очень грустный даже иногда бываю. Такое на меня накатывает, что и трубу в руки взять противно, а хочется философов разных читать, что они о жизни и смерти написали. Мысли разные приходят трансцендентальные.

Как это понимать, что через сколько-то лет трамвайное движение будет, клен на бульваре Танкистов будет, а меня не будет? Зачем я тогда был нужен?

У одного очень великого писателя тоже спросили. Забыл фамилию его, помню только, что там есть буква рэ и что он 28 томов полного собрания сочинений накатал. Так вот его спросили: боится он умирать или нет? Он сказал: «Нет». Ему сказали, конечно, чего вам беспокоиться, вы же великий писатель: не зря жили, 28 книжек насочиняли, сделали свое гениальное дело.