В году тринадцать месяцев
Шрифт:
— Не готово.
— Как это не готово? — забурчал дядя Федя. — Ты ж написал в квитанции, когда прийти.
Парень озорно, показав искрошенные зубы, засмеялся:
— Сейчас будут готовы.
Он порылся, достал туфли, надел одну на лапку.
— Для дочери стараетесь?
— Да, — хмуро ответил дядя Федя.
— Небось, — ударил по гвоздю, — в институте учится.
— Учится.
— А я вот не учусь.
Он ударил по второму гвоздю, и было непонятно, радуется он тому, что не учится, или огорчается.
— Все! — стукнув туфли подметками друг о друга, сказал горбун. — Готово.
— Ты что? — удивился дядя Федя. — Два гвоздя забил — и готово?
Парень засмеялся.
— Еще вчера было готово. Это я два гвоздя оставляю для разговору.
Дядя Федя взял туфли, но прятать их в сумку не торопился.
— Ты что?.. Все гвозди забиваешь, а два оставляешь не забитыми, что ли?
Парень еще громче засмеялся, просто залился дребезжащим колокольчиком.
— Нет.
— А как же?
— Я все забиваю, а два добавляю для разговору. Гвоздей не жалко, — доверчиво объяснил он, — а поговорить интересно. Вы вчера футбольный матч не смотрели по телевизору? Вот наши давали!!
Дядя Федя отрицательно покачал головой.
— Не видел.
— Жаль. Скажите дочери, пусть больше так не снашивает, а то чинить не буду. Раньше надо приносить.
Он говорил строго, а сам смотрел на дядю Федю добрыми глазами. По ним было видно, что он станет чинить, даже если от туфель останется одна пряжка.
— — Хорошо… скажу. До свиданья.
— До свиданья… Приходите еще. Споткнуться вам и оторвать подметку!
Дядя Федя ушел, а смех горбатого сапожника еще долго доносился из будочки.
На обратном пути дядя Федя неожиданно увидел Володьку-Канта. Тот сидел на корточках на бульваре около садовой скамейки и, как сначала показалось дяде Феде, мыл руки под краником. Дядя Федя уже хотел его окликнуть, но внезапно разглядел, что Володька моет не руки, а лист. Большой кленовый лист. Сидит сосредоточенный и моет — стряхивает, моет — стряхивает.
Дядя Федя стал за афишную тумбу. Володька наконец выпрямился, отряхнул последний раз лист от воды и пошел, размахивая листом, подставляя его ветерку, чтоб обсох.
Дядя Федя перешел на другую сторону, чтобы ненароком не догнать Володьку, и заторопился домой. Несколько раз ему попадались втоптанные в грязь великолепные кленовые листья, он невольно обращал на них внимание. «Наверное, вот такой же лист и мыл Володька-Кант под краном», — подумал он.
Когда дядя Федя подошел к дому, из подъезда неожиданно вышел Володька.
— Здорово, дядь Федь, — весело приветствовал он.
— Здорово. Подожди.
— Чего? — нетерпеливо остановился Володька.
— Пойдем.
—
— Успеешь.
Дядя Федя, не оглядываясь, стал подниматься по лестнице, уверенный, что Володька за ним последует.
— Ну и чудик ты, дядь Федь, — сказал Володька, поднимаясь следом, — говорил бы здесь, что…
— Ну, подожди здесь, — согласился дядя Федя, — я сейчас.
Володька потоптался, покосился на почтовые ящики, опасливо посмотрел по сторонам и не удержался, заглянул в Иринин ящик. Просто так заглянул, как на хорошо выполненную работу.
Раздевшись, дядя Федя спустился, молча отомкнул почтовый ящик, взял газету и кленовый лист и протянул Володьке-Канту.
— На… возьми.
— Чего?.. Газету?.. Я тоже получаю.
— Лист свой возьми.
— Чегой-то ты придумал? Во, чудик.
Но сказал это как-то неуверенно и даже жалобно. Дядя Федя сделал нетерпеливое движение, заставил его взять лист.
— Не нужно ей это.
— Чего не нужно? Чего ты меня на пушку берешь? Может, это не я бросаю.
— Ты.
— Откуда ты знаешь?
Дядя Федя похлопал его по плечу.
— Он еще сырой. Я видел, как ты его на бульваре стирал под краном. Понял, парень?
— Ну, и полоскал, а где бы я чистый взял после такого дождя? Все хорошие листья в грязи.
— Вот так. Не нужно ей это.
— Дядь Федь, — голос у него стал совсем жалобным, — ты ей не говори, а?
— Вот так… — повторил дядя Федя еще раз и еще раз похлопал Володьку-Канта по плечу. Он хотел ему объяснить, что не нужно ей этих листьев бросать в почтовый ящик, потому что она воображает, что это к ней проявляет внимание какой-то необыкновенный человек, может быть, даже принц.
Он хотел ему еще объяснить, что она, может, и не стоит пока его листьев, что он зря старается, но длинно говорить он не умел, и у него получилось только «вот так…».
— Дядь Федь, ну пообещай, на работу опаздываю.
— Зачем говорить… Не скажу.
— Спасибо, — обрадовался Володька.
— Вот так, — в последний раз сказал дядя Федя. — Не нужно ей это.
Он защелкнул замочек на почтовом ящике и пошел на свой этаж. И когда там, наверху, хлопнула дверь, Володька-Кант подумал: «Ну да… говори» — и опустил лист опять в почтовый ящик.
— Тама!
Постоял и стремглав бросился на улицу: опаздывал на работу.
Размышления о воде, вспоившей тот самый кленовый лист, что упал с дерева
21 сентября 1963 года
В тот вечер, когда Ирина узнала страшную правду об отце, она прогнала от себя мать и ушла на кухню.
«Кап!» — обратился к ней водопроводный кран.
Ирина не обратила внимания.
«Кап!» — уронил кран еще одну каплю с носика.