В году тринадцать месяцев
Шрифт:
Ирина не слышала.
«Кап, кап, кап!» — сказал кран.
Ирина не повернула головы и не поняла, что кран ей рассказывает тревожные газетные новости. В одной газете сообщалось:
«На нефтяных полях Аравии и Персидского залива питьевая вода стоит дороже, чем высокооктановый бензин».
В другой газете сообщалось:
«Запасы воды в Соединенных Штатах, особенно на западе, уменьшаются с катастрофической быстротой».
В
«Уже много месяцев подряд нью-йоркцев призывают экономить воду».
Вода! Пить! Жажда!
Кап!
Нет на свете более прекрасной музыки, чем это простое «кап». Нет на свете более жизненной философии, чем философия родника, колодца, реки и, конечно, мудрого водопроводного крана по имени Кап, который уже много раз объяснял, что усилия очень многих растрачиваются совершенно зря, потому что посвящены не самой воде, а сосуду — материалу и форме сосуда.
Для них главное не что они пьют, а из чего они пьют: из толстого или тонкого стакана, из горсти или из хрусталя.
И если они пьют из хрусталя, то уже считают себя счастливыми, из серебра — очень счастливыми, из золота — слишком счастливыми.
А между тем вода не становится от этого ни хрустальной, ни серебряной, ни золотой. И в горсти, и в бокале, и в кубке вода остается водой. В этом суть воды, суть жизни, которую дает вода и человеку, и кленовому листу.
И все эти золотые и серебряные сосуды подчас не стоят одного берестяного ковшика, оставленного лесником у родника.
Так думал мудрый, слегка поржавевший от старости философ по имени Кап. Он долго, очень долго молчал, но посмотрел на худенькие плечи Ирины и не выдержал, уронил еще одну каплю с носика.
«Кап!»
Напор был такой сильный, что вода в стакане стала почти белой. Ирина подержала холодный запотевший стакан, подождала, пока вода приобретет свой естественный цвет. И в тот момент, когда она подняла его, чтобы посмотреть на свет, такие стаканы с водой наверняка были подняты и в Женеве, и в Париже, и в Москве, и в ее родном городе, расположенном на трассе Москва — Симферополь. И все эти люди, в один и тот же момент захотевшие пить, сами того не подозревая, внезапно оказались за одним столом. За широким и хлебосольным столом Природы. И хотя сотрапезники не чокнулись и забыли произнести тост, все они, разумеется, пили за Хозяйку.
Но вряд ли стоит об этом напоминать Ирине Виноградовой и вообще тем людям, которые даже не замечают, что они пьют, когда пьют воду. Разве что… один раз, ради одной книжки.
Не так Ирина мечтала приехать в Москву, не для того, чтобы безрезультатно копаться в архивах военно-исторического музея. Да она, собственно, и не увидела Москвы. В музей вошла девчонкой с легкомысленными косичками, а вышла повзрослевшей на много лет. «На сто лет», — подумала Ирина.
Игорь встретил ее на вокзале, и они пошли пешком в общежитие. Когда Ирина сняла берет, он удивился:
— Ты изменила прическу?
— Да, — кивнула Ирина грустно.
— В модной московской парикмахерской?
— Нет… В поезде.
Она наклонилась к причудливому
— Не нравится?
— Нет, почему же? Как называется?
. — Не знаю… никак.
Она задумчиво взлохматила Игорю волосы, прошлась по комнате, потрогала книги на этажерке, поправила покосившийся эстамп на стене, потом остановилась перед Игорем и спросила в упор, словно третий или четвертый час допрашивала его:
— Что делать с портретом?
Он понял, что она спрашивает не у него, а у себя, и сама хочет ответить на свой вопрос. Но пауза затягивалась, и он посоветовал:
— Самое остроумное — оставить его висеть, как висел. Я на твоем месте поступил бы именно так. Оригинально, по крайней мере.
— Ну, а что дальше?
— Как?
— Ну, оставлю висеть, а потом что?
— Ничего… Будет висеть не портрет, а картина.
— Ну и пусть висит, — мстительно решила Ирина.
Володька-Кант
Сентябрь, октябрь, ноябрь — три месяца прошло с того случая, когда Ирка Виноградова не пустила нас на свадьбу. Свадьбы там, конечно, не планировалось, а выпить и закусить могло получиться. В торжественной обстановке.
А вообще-то здорово сочинила Ольга Дмитриевна. Я бы тоже мог себе повесить портрет генерала. Или даже маршала. И Татьяна Осипова могла бы. Только я так скажу: ни к чему это. У меня есть от отца маленькое фото, на паспорт, и хватит. Он там в штатском еще сфотографирован. А в военном обмундировании не успел засняться — убили.
Интересное получилось разоблачение. Дядя Федя молодец, разобрался. Ирка не поверила, в Москву покатила в военно-исторический музей. Там все генералы по алфавиту записаны. Ей говорят: нету в списках. Я бы ей мог, конечно, посоветовать, чтобы она не среди генералов, а среди сержантского и рядового состава поискала своего отца, но я не сказал: чего радоваться чужому несчастью. Только, между прочим, если разобраться: какое же это несчастье? Наоборот, получается — счастье. Ольга Дмитриевна сказала, что ее отец жив, только адреса она не знает. Чем мертвый генерал на стене, лучше живой отец рядового или сержантского состава.
А Ирка Виноградова искать не захотела живого отца. За мертвый портрет уцепилась, говорит: пусть висит. И висит. А сама, между прочим, прятаться стала от соседей. Я целый месяц, пока первый снег не посыпался с неба, не мог ее встретить. Думаю: в институт, что ли, не ходит? И вечером ждал — нету, и утром ждал — нету, а днем и подавно. А потом мне дядя Федя по секрету сказал, что она у подружки своей, у Зойки, ночует, чтоб от глаз подальше.
Одни глаза у нас в подъезде, от которых надо подальше, нашлись. Музыкант, который в филармонии на скрипке скрипит. Много он чего злорадного говорил про Ирку Виноградову и про Ольгу Дмитриевну. В другие подъезды стал новость распространять. Вот какой комментатор последних известий нашелся, прямо репродуктор. Думаю: надо его выключить на полную тишину. Способ избрал, конечно, самый вежливый.