В краю родном
Шрифт:
Он вопросительно посмотрел на бабушку, не подскажет ли, сколько времени они добирались до войны. Та молчала.
— Ну и что, приехали? — спросил я.
— Приехали. Пожили неделю да и обратно поехали, кончилась война.
— И ничего с тобой не случилось такого особенного?
— Ничего не было. Правда, как-то стали купаться солдаты. Ну, полез в воду и я. Батюшки светы! Так и провалился в яму. Ладно, ротный вытащил за волосы, а то бы каюк, не вернуться и домой. Вот какое дело, парень, — и дедушка рассмеялся, видимо,
— Значит, ты и плавать не умеешь?
— Не умею.
— У реки вырос, а плавать не научился. Как это?
— Да ведь некогда было плавать-то учиться. Робить надо.
Бабушка подтвердила, как будто заступаясь за него:
— Прежде ведь шибко робили, не то что нынче…
После обеда все разбрелись из-за стола. Дедушка ушел подремать в мой полог, бабушка прилегла на кровати, жалуясь, что и поделать ничего не поделала, а вся устала.
День тянулся медленно, празднично, и мне казалось, что праздник этот был и в самой природе, в щедром тепле солнца, в тишине, ласковом, робком движении воздуха.
Где-то, правда, заиграли на гармони, кто-то рявкнул басом начало задорной частушки, но голос оборвался, поперхнулся как будто, и снова все затихло. Видимо, подумали, что играть на гармони да петь песни еще рано, надо дожидаться вечера.
Я долго лежал в огороде на меже, бездумно глядя в небо, по которому бродили легкие облачка, словно комочки ваты или пушистые цыплята. Вокруг меня струились кверху прозрачные, еле видимые потоки воздуха, напитанные сложными запахами трав и земли, млевшей под солнцем.
«Какой-то нереальный день, — подумал я. — Как-то все сказочно, красиво. Этот синий полог неба, зеленая трава, зеленые букашки, и мы, люди, среди всего этого необъятного мира…»
Я, наверное, задремал. Солнышко уж стало закатываться, когда я открыл глаза. Облака, прежде рассеянные по синему небу, словно кто-то смел за край горизонта..
Бабушка подоила корову и прошла в избу с полным ведром молока…
Вся эта картина летнего вечера так и стоит у меня перед глазами, хотя с тех пор уже прошло немало времени.
Особенно в тот день почему-то запомнилась поездка в клуб в соседнюю деревню. Около нашей избы остановилась машина, кто-то из ребят позвал меня, и хотя я не собирался никуда ехать, тут же вскочил на ноги и через минуту был уже в кузове. Машина дернулась, все с хохотом повалились друг на дружку. Я держался за чьи-то плечи, кто-то держался за меня. И в тот момент я подумал, что нет ничего лучше на свете, чем быть вместе со всеми да с ветерком лететь по полевой дороге, и чтобы она никогда не кончалась.
К сожалению, дорога скоро кончилась, все наше общество вдруг распалось, и снова каждый стал сам по себе.
В клубе играла гармонь, через растворенную дверь доносились на улицу голоса. Вдруг я почувствовал себя так неуютно и глупо, что тут же собрался идти
— Будет ли сегодня кино?
— Кино будет завтра, сегодня танцы, — ответили мне.
Я зашел в клуб, посмотрел немного на дикую пляску и отправился домой.
Скоро меня обогнала небольшая стайка девчонок, которые, сняв туфли, шлепали босиком по пыльной дороге.
Из-за холма выкатилась круглая луна, лес темнел и справа и слева.
Едва спустились в овраг, где бежал ручей, сразу попали в зыбкий, сырой пласт воздуха и так же неожиданно вышли из него, снова повеяло теплом, нагретой землей.
Ничего тут, казалось бы, и не было, в этом летнем вечере, но когда я вспоминаю о нем, на душе у меня становится легко.
Попутчицы мои, о чем-то щебеча, скрылись за поворотом, а я погрузился в какой-то мираж, будто дорога поднимается не на холм, засеянный рожью, а прямо в светлое небо. Мне казалось, что еще немного, несколько шагов и я вскарабкаюсь туда, усядусь на облаке и стану смотреть на спящую землю. Увижу эту дорогу, свою деревню, реку, заливные луга и озера, седенький туман в низинах.
На всю жизнь у меня осталось ощущение мимолетного счастья на этой дороге среди поля ржи.
И вот всю зиму я с нетерпением дожидаюсь лета и отпуска, чтобы поехать к себе в деревню. Товарищи соблазняют меня домом отдыха, теплым морем, но тщетно.
Все явственнее я слышу родные голоса. Они как будто и не зовут меня, а просто переговариваются между собой о чем-то будничном, повседневном:
— Ты, старик, сходил бы за реку посенокосил.
— Да ведь еще рано, поди-ко, — бубнит дед, которому идти никуда неохота.
— Люди-то ведь уже сенокосят, — слышу я укоризненный бабушкин голос. — А у нас и косы не выточены. Не век же на печке лежать, и так уж все бока отлежал.
И потом я вдруг вижу свою избу, вроде со стороны откуда-то. Стоит раннее утро. Бабушка вышла зачем-то на крыльцо, спина ее согнута, огляделась кругом, приметила, быть вёдру или ненастью, есть ли роса на траве, как идет дым из трубы у соседей, стелется по земле или валит столбом к небу. А соседи еще и печь не затопили. Вот бабушка и радуется: «Ну-у, дак я нынче не проспала, рано встала».
Потом сошла с крыльца под окошко взять дров из поленницы да потопить печь хоть немного, летом жарко топить ни к чему. Только бы воды согреть для коровы да картошки чугун сварить…
Но вот голоса и видения уходят от меня, отступают под натиском быта, суеты, повседневных моих обязанностей.
Приходит, однако, лето, все ближе отпуск, и беспокойнее на душе, а вдруг что-нибудь остановит меня, задержит? Перестанут ходить поезда в те края или заболею? Или деревню мою убрали за ненадобностью и осталось на том месте ровное, пустое пространство без примет человеческого деяния? Вырос густой лес?