В кварталах дальних и печальных

Рыжий Борис Борисович

«Не верю в моду, верю в жизнь и смерть…»

Не верю в моду, верю в жизнь и смерть. Мой друг, о чем угодно можно спеть. О чем угодно можно говорить — и улыбаться мило, и хитрить. Взрослею, и мне с недавних пор необходим серьезный разговор. О гордости, о чести, о земле, где жизнь проходит, о добре и зле. Пусть тяжело уйти и страшно жить, себе я не устану говорить: «Мне в поколенье друга не найти, но мне не одиноко на пути. Отца и сына за руки беру — не страшно на отеческом ветру. Я человек, и так мне суждено — в

цепи великой хрупкое звено. И надо жить, чтоб только голос креп, чтоб становилась прочной наша цепь». Пусть одиночество звенит вокруг — нам жаль его, и только, милый друг. 1995, декабрь

Девочка с куклой

С мертвой куколкой мертвый ребенок на кровать мою ночью садится. За окном моим белый осколок норовит оборваться, разбиться. «Кто ты, мальчик?» — «Я девочка, дядя. Погляди, я как куколка стала…» — Ах, чего тебе, девочка, надо, своего, что ли, горя мне мало?» «Где ты был, когда нас убивали? Самолеты над нами кружились… — Я писал. И печатал в журнале. Чтобы люди добрей становились…» Искривляются синие губки, и летит в меня мертвая кукла. Просыпаюсь — обидно и жутко. За окном моим лунно и тускло. Нет на свете гуманнее ада, ничего нет банальней и проще. Есть места, где от детского сада пять шагов до кладбищенской рощи. Так лежи в своей теплой могиле, без тебя мне находятся судьи… Боже мой, а меня не убили на войне вашей, милые люди? 1995, декабрь

«Те кто в первом ряду…»

Те кто в первом ряду — руку ребром ко лбу, во втором стоишь — ковыряй в носу. Я всегда стоял во втором ряду. Пионерский лагерь в рябом лесу. Катя, Света, Лена, Ирина — как тебя звали? — зелень твоих колен это сердце нежно повергла в мрак. Обратила душу в печаль и тлен. Даже если вдруг повернётся вспять, не прорваться грудью сквозь этот строй, чтоб при всём параде тебя обнять. Да мгновенье ока побыть с тобой. Слишком плотно, мрачно стоят ряды, активисты в бубны колотят злей… Так прощай, во всём остаёшься ты. …И глядел со стенда Марат Казей. 1995, декабрь

Пробуждение

Неужели жить? Как это странно — за ночь жить так просто разучиться. Отдалённо слышу и туманно чью-то речь красивую. Укрыться, поджимая ноги, с головою, в уголок забиться. Что хотите, дорогие, делайте со мною. Стойте над душою, говорите. Я и сам могу себе два слова нашептать в горячую ладошку: «Я не вижу ничего плохого в том, что полежу ещё немножко, — ах, укрой от жизни, одеялко, разреши несложную задачу». Боже, как себя порою жалко — надо жить, а я лежу и плачу. 1995, декабрь

«…Звезд на небе хоровод…»

…Звезд на небе хоровод — это праздник, Новый год. За столом с тобой болтая, засидимся до утра. Ну, снимайся, золотая с мандарина кожура. Так, пузатая бутыль, открывайся — мир мне мил — заливай хрусталь бокала. Ты, бесстыдница-свеча, загорайся вполнакала — оттени мою печаль. Вот и сочинил стишок — так, безделку, восемь строк. Пьян, ты скажешь? Ну и что же? Выпить

я всегда не прочь. Только вот на что похожа, дай-ка вспомню, эта ночь. Снег кружится за окном, за окошком синий гном ловит белую снежинку, рот кривит да морщит лоб. Да, на детскую картинку, на открытку за 3 коп. 1995

«Я так хочу прекрасное создать…»

Я так хочу прекрасное создать, печальное, за это жизнь свою готов потом хоть дьяволу отдать. Хоть дьявола я вовсе не люблю. Поверь, читатель, не сочти за ложь — что проку мне потом в моей душе? Что жизнь моя, дружок? — цена ей грош, а я хочу остаться в барыше. 1995

1996

Детское стихотворение

Крошка-мочка. Огни разноцветные. Хлопушки. Залпом выпалят они — и на остренькой макушке нашей елочки звезда загорится навсегда. А под елочкой, гляди, как уютно. Теплой ватой ствол укутан. Конфетти. Там. По-детски виновато я под елочку смотрю и с тобою говорю. Хочешь, стану вот таким, вот такусеньким. С иголку ростом. Крохотным, смешным, беззащитным. И под елку жить уйду. Устроюсь там с тихой сказкой пополам. …Крошку хлеба принесешь и нальешь наперсток водки. Не простишь и не поймешь. Погляжу тепло и кротко На тебя. Ну что? Что я мог, право, ростом с ноготок. 1 января 1996

«В провинциальном городке…»

В провинциальном городке, когда в кармане ни копейки, с какой-то книжечкой в руке сидишь и куришь на скамейке и в даль бесцветную глядишь и говоришь как можно тише: взлететь бы, право, выше крыш и выше звезд и горя выше, но что-то держит, осень ли шуршит листвой: смирись, бескрылый. Иль притяжение земли. Нет, гравитация, мой милый. 1996

На смерть поэта

Дивным светом иных светил озаренный, гляжу во мрак. Знаешь, как я тебя любил, заучил твои строки как. …У барыги зеленый том на последние покупал — бедный мальчик, в углу своем сам себе наизусть читал. Так прощай навсегда, старик, говорю, навсегда прощай. Белый ангел к тебе приник, ибо он существует, Рай. Мне теперь не семнадцать лет, и ослаб мой ребячий пыл. Так шепчу через сотни лет: «Знаешь, как я тебя любил». Но представить тебя, уволь, в том краю облаков, стекла, где безумная гаснет боль и растут на спине крыла. 1996, январь

Два ангела

…Мне нравятся детские сказки, фонарики, горки, салазки, значки, золотинки, хлопушки, баранки, конфеты, игрушки, …больные ангиной недели чтоб кто-то сидел на постели и не отпускал мою руку — навеки — на адскую муку. 1996, январь

Воспоминание