В поисках будущего

loveadubdub

Женщины (или Тетки, как их в последние два дня начали называть дети) возились на кухне, пытаясь приготовить какую-то еду, и обманывали себя, думая, что ее съедят. Но она не стала их разубеждать, позволяя им делать, что хотят, копошась с обедом. Здесь же была ее свекровь, старалась себя чем-то занять. Она была уже не молода, и смерть младшего сына ее сильно потрясла.

Но это было не так, как в прошлый раз. Когда умер Фред, семья скорбела, но они все сплотились, помогая друг другу. В основном все старались помочь Молли и Джорджу. Они все еще делали это: следили за Молли, стараясь убедиться, что она в порядке, но на этот раз казалось, что ей это не так нужно.

Теперь, в старости, она казалась сильнее, чем была тогда. Это было странно, и иногда она смотрела на свою свекровь, пытаясь понять, откуда взялась вся эта сила.

Сама она в этой ситуации была Джорджем.

Странно было так себя чувствовать, но это было лучшее сравнение, что приходило ей в голову. Джордж был раздавлен гибелью Фреда, и понадобилось несколько месяцев, прежде чем он хоть наполовину вернулся в нормальное состояние. Все старались держаться к нему поближе, возились с ним, пытались о нем позаботиться, но она помнила, как он смотрел на них – так, словно хотел, чтобы его оставили в покое. И теперь она это полностью понимала. Она хотела, чтобы они просто оставили ее в покое. Ей хотелось слышать шум где-то на заднем плане и на что-то отвлечься, но, если бы еще кто-нибудь спросил, в порядке ли она, она бы закричала.

Конечно, она не была в порядке. Умер ее муж. Ее дети остались без отца. Во всех планах, которые она строила на свою жизнь, теперь появилась огромная дыра. Это было нечестно, и она часто думала о том, как замечательно было бы выйти во двор, и закричать, и начать ругаться, и крушить все вокруг себя, пока ее жизнь не перестанет неконтролируемо вращаться вокруг нее. Но она этого не делала. Она не могла этого сделать, потому что она нужна своим детям. Она должна была показывать им, что все будет хорошо и они со всем справятся.

Ее собственный отец умер восемь месяцев назад, и, даже будучи взрослой женщиной, она была подавлена тем, насколько беспомощной и одинокой она себя ощущала. Это было хуже, чем она когда-либо себе представляла, и ее сердце было разбито. Но она была взрослой, взрослой женщиной с собственными детьми. Для нее было нормально терять родителей: такое происходит, когда ты достигаешь определенного возраста. От этого не становится легче, но это ожидаемо.

Но ее собственные дети были еще маленькими.

Да, Роуз и Хьюго не были малышами, и по закону формально они были взрослыми. Но они все равно были детьми. В семнадцать и девятнадцать никто еще не готов к чему-то подобному. Они были слишком юны, чтобы потерять отца. А Лэндон… Лэндону было семь – едва исполнилось семь. Он был маленьким. Он был маленьким мальчиком, который до сих пор еще полностью и не понимал, что такое смерть. Он все еще спрашивал о своем деде, спрашивал, когда он вернется, несмотря на то, что ему несколько раз разъясняли ситуацию. Он был умным ребенком, но даже умные дети не всегда понимают окончательность смерти. Не в семь лет.

Как он мог это сделать? Как он мог вот так вот бросить своих детей? Он нужен Лэндону, чтобы учить его квиддичу, взять его на последний матч Пушек в сезоне, как он обещал две недели назад. Он нужен Хьюго, бог знает, как он нужен Хьюго, чтобы помочь ему справляться с ребенком и пройти через начало отцовства. Хьюго и так был слишком юн для этого, и ему нужна была вся помощь, какая только возможна. И Роуз… Роуз всегда была его любимицей. Когда она сердилась на дочь и начинала на нее кричать за то, какой та была грубой, злобной, за то, что влипла в одну из миллиона неприятностей, которые устраивала всю свою жизнь, он прикрывал рот и старался скрыть смех кашлем. Это бесило ее, конечно, и она начинала кричать на него за то, что он потакает ее поведению. Но это никогда не прекращалось. Роуз была его малышкой

и оставалась такой всегда. Он всегда был к ней ближе, чем она, и иногда она с трудом боролась с завистью к этому. Сколько раз в жизни она хотела, чтобы у нее с дочерью были спокойные, близкие отношения. Но этого никогда не было. Роуз был нужен он. Она больше всего волновалась о ней, и ее пугала мысль о том, что может случиться. Роуз был нужен он, а он ушел.

Он ушел от них всех.

Ей хотелось его за это возненавидеть. Она хотела ненавидеть его за то, что он бросил своих детей, бросил их жизнь, бросил их мечты. Она хотела ненавидеть его за то, что он бросил ее. Она уже миллион раз в жизни пыталась его ненавидеть, и это всегда длилось недолго. Но это не имело значения. Она не думала, что могла бы его простить, и, если честно, не хотела. Принять гнев было легче, чем отчаяние, а в отчаяние она отказывалась впадать.

«Это нормально – плакать».

Она слышала эту дурацкую фразу по двадцать раз на дню с тех пор, как это случилось. Каждый раз, когда кто-то говорил это, ей хотелось ударить его и заорать, спасибо, мол, большое, а то она и не знала, что плакать в Англии разрешается законом. Им было легко это говорить, верно? Им даже легко было и поплакать. Им не надо было заботиться о трех детях. Им не надо было готовиться к похоронам. Им не надо было управлять гребаной страной.

Так что да, для всех нормально и хорошо было плакать, но не для нее.

Если она даст волю слезам, они никогда не остановятся. Она была уверена в этом. Она сразу сломается и не сможет нормально функционировать. Она не могла себе позволить дойти до этого. Ей нужно было сфокусироваться на гневе по отношению к нему, на обиде за то, что он оставил ее одну заботиться обо всем. На злости, которую она чувствовала, за то, что он нарушил свое обещание и сделал то, что когда-то поклялся никогда больше не делать.

И в тот день, когда она наконец-то решила принять душ, она вошла в спальню за чистой одеждой. Она проигнорировала расправленную постель и подавила желание лечь и уснуть на миллион лет. Она пошла прямо к гардеробу и достала какой-то скучный наряд. Она пыталась не обращать внимания на другую часть шкафа, где висели его вещи, но, конечно, это было трудно. И когда она повернулась, чтобы поскорей направиться к выходу, она случайно увидела их краем глаза, и на секунду ей почти показалось, что он был здесь. Пиджак, который он купил для рождественского ужина, висел в нескольких сантиметрах от ее лица, и, казалось, насмехался над ней. Она не думала дважды, прежде чем стянуть его с вешалки и разорвать с силой, о которой она и не подозревала. Она оторвала сначала один рукав, потом второй. А потом она прижала коленкой спинку пиджака и со всем удовольствием разорвала его ровно посередине. От звука рвущейся ткани и ниток ей необъяснимо стало легче. Поэтому она взялась за рубашку и брюки. И прежде чем она это осознала, половина гардеробной уже была пуста, и там не осталось ничего, кроме обрывков и лоскутов на полу. Вешалки были пусты, кроме нескольких рубашек, которые она каким-то образом пропустила.

И она почувствовала себя… сильной.

Она понимала, что была совершенно беспомощна, и, уничтожая его одежду, она ощущала тот контроль над ситуацией, которого жаждала и который ей был нужен. Это заставило ее почувствовать себя не такой бессильной, как будто было что-то, что она могла сделать.

Она могла уничтожить его одежду, как он уничтожил ее жизнь.

Несколько секунд она стояла там одна, глядя на порушенный гардероб и на бесполезные теперь обрывки одежды на полу и полках. Они все еще пахли им, все еще выглядели, как его. Она знала, что должна была их собрать, но не могла себя заставить.