В поисках будущего

loveadubdub

Лэндон произносит что-то вроде:

– Рокзалпыдетпзинам, – и мама тут же резко качает головой.

– Не говори с набитым ртом: это так невоспитанно.

Он закатывает глаза (храбрый малыш), затем театрально сглатывает. Потом широко открывает рот, чтобы продемонстрировать, что он пуст, и говорит:

– Роуз сказала, что пойдет по магазинам, – очень медленным, умничающим голосом. Если бы мне было семь (или даже семнадцать), и я бы сделал что-то подобное, мне бы крупно досталось, но мама слишком отвлечена, чтобы заметить, поэтому она

только кивает.

– Она сказала, куда идет?

Лэндон лишь пожимает плечами:

–Не знаю, – и протягивает руку к маминой чашке и выпивает ее чай. Мама смотрит на него, и у нее снова появляется этот грустный взгляд – тот, который даже и нельзя назвать печальным, потому что он слишком пуст для этого. Невозможно описать что-то, чего даже вроде тут и нет.

– Эй, не хочешь сыграть во взрывающиеся карты? – спрашиваю я, глядя на Лэндона, который с подозрением смотрит на меня. Не могу его за это винить. Мы с ним никогда не были близки, хотя и нормально ладили. Он намного больше предпочитает Роуз, с самого рождения. Ну, и неудивительно: она тоже предпочитает его мне. Но я чувствую, что должен прилагать какие-то усилия, хоть и не очень уверен, почему.

Лэндон, несмотря на все свои подозрения, все еще ребенок, так что он не может отказаться от возможности сыграть в карты, даже если его и беспокоят скрытые мотивы. У меня ощущение, что маме нужно какое-то время побыть без нас, судя по тому, как ее лицо в секунды меняется с улыбающегося на потерянное и обратно. И Лэндону не стоит быть здесь. Не знаю, что ему сказали, но, думаю, ему объяснили ситуацию. Но все равно, пусть он и невероятно умный, не знаю, как семилетний ребенок может полностью понять слова «Твой папа умер».

Мы умудряемся пробраться сквозь толпу в гостиной, никому не попавшись, и быстро взбегаем по лестнице на второй этаж. Дверь ванной открыта, и мы заглядываем туда, когда проходим мимо. Роуз стоит у столика и наносит на лицо лосьон. Она поднимает глаза, когда мы останавливаемся, и на долю секунды мне кажется, что она расплачется. Она уже провела добрую часть утра в слезах, это видно, но сейчас она не плачет. И она уже может себя остановить.

– Привет, – тупо говорю я в основном потому, что не знаю, что еще сказать.

Она повторяет это:

– Привет.

Мы неловко стоим там, и мне хотелось бы, чтобы Лэндона не было рядом, и мы могли бы по-настоящему поговорить. Понятия не имею, что случилось, и мне интересно, знает ли она. С секунду никто ничего не говорит, и тогда Роуз решает сыграть роль заботливой старшей сестры так хорошо, как может:

– Как дела?

Я пожимаю плечами. Это неважно, как у меня дела, верно? Это ничего не изменит. Но все же я знаю, что она старается быть милой и поступать «правильно», но мне на самом деле это не нужно. Ей не лучше, чем мне, и, по правде, ей, наверное, хуже.

Тут появляется Скорпиус – выходит из комнаты Роуз в коридор, где стоим мы с Лэндоном. Похоже, бабуля была права, когда

сказала, что он здесь. Он улыбается мне уголком рта и кивает головой, здороваясь.

– Привет, – бормочу я, не испытывая желания вести бессмысленную светскую беседу. Не думаю, что кто-нибудь из нас вообще этого хочет, но какая разница.

– Там внизу все население Англии собралось? – спрашивает Роуз, кладя лосьон назад в шкафчик для лекарств, и поворачивается, чтобы сесть на ванный столик.

– Ага, и часть Франции тоже, – безразлично отвечаю я.

– И когда это наш дом превратился в гребаную Нору? – она закатывает глаза, поднимает ноги и кладет ступни на стену напротив нее.

– Мама забаррикадировалась на кухне с тетей Джинни. Думаю, она, наверное, хочет их всех придушить.

– Должна была бы. По крайней мере, это было бы весело.

– Почему она просто не попросит их уйти? – это Скорпиус задает вопрос, и он кажется искренне удивленным. Мы с Роуз встречаемся взглядами и хором смеемся.

– Ага, конечно, – говорит она, качая головой. – Она могла бы уже в прямом смысле начать сдавливать их глотки своими руками, и они все равно не уловили бы смысла просьбы. Наша семья не очень… хорошо понимает намеки.

– Другими словами, они офигенно навязчивые, – прямо резюмирует Лэндон.

От этого мы снова смеемся, и Роуз использует одну из своих поднятых ступней, чтоб пихнуть Лэндона в грудь.

– Не ругайся, – говорит она, при этом хихикая.

Лэндон выравнивается и не падает:

– «Офигенно» – это не ругательство.

– Достаточно близко к этому. Тебе семь.

– Когда тебе было семь, ты назвала меня «дерьмоголовым мудаком» и сказала мне «пойти и утопиться с гребаного моста», – многозначительно напоминаю ей я.

Она поджимает губы и выпрямляется.

– Я не говорила, – твердо говорит Роуз. – Все равно не докажешь, – добавляет она, чуть подумав.

Мы снова смеемся в основном потому, что знаем, что она это говорила (и даже больше того), но и для того, чтобы отвлечься на что-то другое. От этого все кажется каким-то странно нормальным (не то чтобы это было нормально – шутить, стоя у туалета у лестницы, но вы поняли, о чем я). Легче иметь с чем-то дело, если можно прикинуться, что ничего не случилось.

– Я думал, мы будем играть в карты? – нетерпеливо спрашивает Лэндон, определенно не слишком впечатленный нашими детскими воспоминаниями.

Я киваю и смотрю на Роуз, которая смотрит на Скорпиуса, и они оба пожимают плечами. Мы все идем в мою комнату, и я нахожу колоду карт, бог его знает когда тут запрятанную. Мы рассаживаемся на полу, и я начинаю сдавать карты. Все совершенно мирно и нормально, и я благодарен, что тут все вокруг не в тоске и слезах и тому подобном дерьме, как я себе воображал. Как раз когда мы собираемся начать, Лэндон встает и идет к двери. Он закрывает ее и поворачивает ключ. Когда он поворачивается и идет назад, он видит, что мы все выжидающе на него смотрим.