В поисках солнца
Шрифт:
Проволочка была вызвана тем, что Олив искала своё платье; надеть она его, впрочем, не успела, и прижимала теперь к себе спереди, закрываясь.
Илмарт недоуменно сморгнул. Голая Олив никак не вписывалась в его ожидания, но ещё больше туда не вписывался Райтэн в качестве насильника.
«Бред какой-то», — недовольно охарактеризовал он ситуацию внутри себя, сорвал с кровати покрывало и завернул в него Олив, попутно отбирая у неё платье. Подумав чуть, сел на кровать и устроил её у себя под боком, тщательно оберегая сломанную руку.
Олив
За эти минуты она уже успела здорово накрутить себя.
Она подумала, что Райтэн, верно, давно хотел её соблазнить. В её голове всё тут же «сошлось»: мол, сперва он боялся гнева тестя, а потом ждал, когда она достаточно поправится, чтобы спать с нею не было противно. И вот, как только случай представился — он тут же наплёл ей Бог весть чего, лишь бы добиться своего!
У неё, определённо, тем больше «сходилось», чем больше она убеждалась, что то, что он ей говорил сегодня, было именно тем, что ей особенно хотелось услышать.
Именно из-за того, что он сказал всё то, то ей особенно требовалось, и действовал с той нежностью, в которой у неё была особенно острая потребность, она тут же и укрепилась в выводе, что он всё подстроил нарочно — и она совершенно в этот момент не учитывала, что совсем не в характере Райтэна поступать лицемерно. Её страхи были слишком сильны, чтобы оценить ситуацию рационально, и она полностью поддалась своим эмоциям.
Илмарт молчал, пытаясь разобраться, что же, всё-таки, произошло. Отбросив версию «Тогнар — насильник» — поскольку она вообще никак не вписывалась ни в характер Райтэна, ни в контекст ситуации, — Илмарт стал раздумывать над версией «Олив пыталась соблазнить Тогнара, а тот ей отказал». Несмотря на некоторую абсурдность, это был единственный вариант, который объединял все вводные хоть во что-то приличное.
Подождав с минуту и убедившись, что ни новых слёз, ни объяснений не последует, Илмарт попробовал прояснить ситуацию вопросом:
— Так мне Тогнара совсем убивать — или просто поломать что-нибудь?
— Сама убью, — буркнула ему в грудь Олив и обиженно прибавила: — У-урод!
С философским видом вздохнув, Илмарт погладил её по волосам и попробовал прощупать степень остроты конфликта уточнением:
— Может, не урод, а просто дурак?
— Мерзкий, гадкий, подлый лицемер! — вместо того, чтобы успокоиться, завелась Олив, пытаясь этими характеристиками выразить всю боль от осознания того факта, что она повелась на красивые слова и поверила очередному мерзавцу, желающему поскорее добраться до её тела.
Илмарт мысленно присвистнул: картинка совсем перестала сходиться. Как Райтэн успел ещё и в лицемеры-то заделаться?
— Не хило! — выразил он своё удивление списком титулов и степенно велел: — Рассказывай!
Олив буркнула что-то невнятное и протестующее — рассказывать о том, какой дурой она оказалась, ей, совершенно точно,
— Рассказывай, — ободряюще ткнул её в бок он. — Вон сколько яду накопила, нужно сливать, пока сама не отравилась.
Ему удалось вызвать этим у неё смешок. Впрочем, она ничего не ответила. Он не торопил и молча гладил её по голове.
Наконец, она признала внутри самой себя, что в сердце у неё слишком много горечи, и ей слишком больно и обидно, чтобы носить всё это в себе, ни с кем не поделившись. Поэтому она решила признаться.
— Я дура, — начала она с многообещающего вступления. — Он мне наговорил кучу красивых глупостей, чтобы затащить в постель, а я и развесила уши. Только после и дошло…
Илмарт задумался. Райтэн, который запудривает девушкам мозги, чтобы переспать с ними, конечно, выглядел чуть пореалистичнее, чем Райтэн-насильник, — но всё ещё слишком неправдоподобно.
— Что за красивые глупости хоть? — решил разжиться подробностями Илмарт. В конце концов, ему было даже и просто интересно, что такого можно наговорить Олив, чтобы она, со своей прагматичной недоверчивостью, на это повелась.
Олив тяжко и болезненно вздохнула и принялась тоскливо перечислять:
— Что я всё равно красивая, и что шрамы меня не испортят. И всё равно ловкая, даже если без глаза. И вообще… — она шмыгнула носом. — Что у меня х-характер… — она всхлипнула. — И с-сила духа! И что я… удивительная… — тут ей стало особенно обидно, потому что всё, что она сейчас перечислила, теперь казалось ей таким жалким, таким очевидно пустым и бессмысленным — то, что каждый мужчина говорит любой женщине, лишь бы её соблазнить, — и ей сделалось мучительно больно, что она повелась на этот старый, как мир, обман.
Между тем, Илмарт понимал всё меньше.
— Постой, — вмешался он в её речь. — То есть, ты считаешь, он тебе всё наврал, чтобы в постель затащить?
Он даже не мог сказать, что в этой истории поражало его больше: предположение, что Райтэн пользуется такими трюками, предположение, что Олив ведётся на такие трюки, или же то, что очевидно правдивые утверждения она называет ложью.
— Да! — вспылила, меж тем, она, злясь на себя и на него. — А я и рада слушать! Сидела тут как дура! — она даже подскочила у него под боком от возмущения собственной глупостью. — Он врёт, а я и рада!
— Олливи, — осторожно прервал её Илмарт. — А почему ты считаешь, что он врал?
Она ошарашенно повернулась к нему, ловя его взгляд:
— Но это же очевидно, Май! — обиженно и разочарованно заявила она. — Он же просто говорил то, что мне хотелось услышать!
Илмарт сморгнул. Затем аккуратно уточнил:
— То есть, ты злишься, что переспала с ним из-за того, что он наговорил того, чего тебе хотелось услышать, да?
— Да. — Более чем недовольно подтвердила Олив, отворачиваясь от него.