В Россию с любовью
Шрифт:
— Их коммуны — замена наших боярских родов?
— В целом да. Но боярские рода — это вассалитет, отношения, в которых мерилом выступает владеемая родом земля. Коммуна же — нечто более сложное, монолитное и суровое. А совет коммун — вещь, которую сложно представить по мощи и влиянию, ибо у них нет государыни, которая бы соблюдала баланс и сдерживала бы горячие головы. Пока ведьмам, а именно они у руля Содружества, не даёт развиваться Республика, которая за Луизиану их если не помножит на ноль, то устроит сладкую жизнь, но вот Испания и её бывшие и текущие колонии с каждым годом всё беззащитнее. Это чтобы ты понимал место, где, возможно, через четыре-пять лет окажешься, и почему именно эта тема для тебя
— Много ещё мест в мире, где мне лучше не находиться без взвода сопровождения? — в очередной раз поёжился я, и совсем даже не мысленно.
— Есть места, где и полк не спасёт, — усмехнулась она. — Где ты просто вещь с детородным органом, и плевать на статус принца. И не дай бог тебе там схватить импотенцию и не мочь ублажить местных стерв! Тогда ты превратишься в вещь ненужную, и хуже участи не придумаешь. Бостон был их политической и экономической столицей, но Салем, в котором до сих пор собирается совет коммун — центр идеологический, и там лучше не появляться даже принцам.
— Задумался? — вывела из состояния созерцания Машка. Мы вернулись в мою комнату, и, поскольку предмет был сдвоенный, больше никуда идти не надо — скоро обед.
— Да, — кивнул в ответ я. — Как всё сложно.
— Это да. Мы живём в неплохой стране. — Она подалась ко мне, нежно обняла. — Не переживай, ты здесь, не там. У нас нет этого ада, спасибо святой Ксении. Она защитила вас, сделав этим сильнее нас. Мы живём в мире и гармонии. Создаём семьи, венчаемся.
— Но больше половины населения размножается через ЭКО, — парировал я. — А до этого использовали тупо искусственное осеменение.
Она пожала плечами.
— Люди должны выкручиваться. Понимаешь, когда это случилось, появились общества альфа-самок, которые как гориллы, победили соперниц, забрали у всех мужиков и сделали себе мужской гарем. Особенно сильно так было популярно в Африке и в Аравии. Вот только вскоре выяснились два прискорбных факта — альфа-самка много не родит, её ресурс конечен. А иногда она много рожать и не хочет. А толпа из сотен подданных без мужиков родить тем более не может — не от кого. И они вымирали, целыми племенами и государствами. Те, кто уцелели — умерили аппетиты, не создавали больше мужских гаремов, ограничивались одним-тремя мужиками, остальных отдавали на размножение поданным… Но тут новый фактор — инбридинг. Когда один мужик на сто баб, все дети от него, во втором же поколении возникают такие мутации, что закачаешься. И снова началась повальная волна вымираний. Потому комету и называют Катастрофой — несмотря на дар, что мы стали сильнее, знаешь, сколько людей на планете вымерло, пока человечество не подобрало правильную технологию взаимодействия полов в новых условиях?
— Нам повезло, мы не умничали, пошли дальше по законам феодального права, и это оказалось выигрышной стратегией? — понял я. — В отличие от них, экспериментаторов?
— Да. Нас спас клановый уклад. По законам Ксении, влиятельные роды обязывались иметь по пять-шесть жён, можно и больше, на одного мужчину, и рожать не менее двух детей. Глава рода — старшая жена, остальные — помощницы.
— Это усиливает боярские рода, — нахмурился я. Блин, эврика! Вот оно! Почему у нас махровый феодализм с князьями и боярами, и этот уклад не рушится, несмотря на вертолёты, танки и «Шилки»! Да демография же! Способ сохраниться! Тут не забыкуешь и на месте государыни, да и кланы будут вести себя тихо, не чета Семибоярщине, о которой знает «я».
— Не без этого. Но иначе мы просто вымрем, — подтвердила она. — Все мы, Саш, как вид. Простолюдинки это понимают и не бузят, хотя жизнь у них прямо скажем не сахар и не мёд. И все эти рабочие движения против клановых эксплуататоров, или выступления за равноправие мужчин — от лукавого,
— А меня отправят в Испанию или на Кубу, — сделал проброс я, пока есть возможность.
— Это политика, — поняла она меня и сочувствующе улыбнулась. — Все королевские дома обмениваются мужчинами, так надо для генетического разнообразия. Папочка наш из германских княжеств, если ты запамятовал; тебя готовят к испанскому трону — будешь королём дружественной державы. И как ты понял сегодня, там, за океаном, не Салем, но нравы жёстче, чем у нас. И там не будет меня, которая прикроет от всех напастей. — Она меня снова обняла, прижавшись всем телом. — Что я буду без тебя делать?
Да что б я знал, как ответить на этот вопрос.
Глава 8
…И сильно плачут
Глава 8.…И сильно плачут
— Дорогая, пожалей меня.
— Ты жалок!
(Из Интернета)
Оля, после того, как выполнила миссию по наблюдению за проблемным братишкой, вернулась к работе — у неё куча дел в разбойном приказе. А батя вроде как после завтрака свалил в Женеву, на какую-то конференцию по линии художественных искусств. Он же у нас активист, и как доходит до «свалить в Европу» — только успевай с дороги убираться. Так что за обедом встретились только мы, три одиночества — Маша, я и Женя. И Женя была не в духе.
— Что-то случилось? — спросил я, когда она не ответила на несколько невинных (в масштабах общения с нею) подколок. Ковыряла вилкой в тарелке и не реагировала на то, за что обычно пускала в меня лёгкий огненный шарик.
— У неё трагическая любовь!.. — сдала сестру Машка, картинно закатив глаза к небу и подняв тональность до возвышенно-печальной.
— Да? — Я оживился. — И кто же этот несчастный, которому так не повезло вляпаться? Как зовут, из какого рода?
— НесчастНЫЙ? — не поняла Маша и недоумённо округлила глаза.
— Да. Нет? — я понял, что чего-то не понял.
— Нет, — покачала она головой. — Это Аня Голицына. Дочка мужа главы клана, единственного мужчины в правительстве.
— Который глава посольского приказа? — Кое что ко мне за три месяца просочилось.
— Ага. А ты что, про неё ничего не знаешь?
Я пожал плечами.
— С момента как открыл глаза — не поинтересовался, кто у средней сестрёнки в любовницах. А что знал до этого…
Кивок — понятно. «Прощён».
— И всё же, царевна. Умница-красавица! И опустилась до розовой любви? — подколол я Женю, с издевкой, ибо реально было противно. Как-то гадко, склизко. Некая часть «я» при словах о «розовой любви» прокручивала перед глазами картинки делающих друг с другом всякое рисованных девочек с огромными голубыми глазами в жёстком мини и в сетчатых чулках на подвязках, в чём уж где, но здесь точно не ходят. Но другая часть сознания этого же «я» подсказывала, что это фигня всё. Настоящие лесби — страшные бабищи, злые, как черти, неуравновешенные, сдвинутые по фазе, с мощным брутальным телосложением и частенько короткой стрижкой, с которыми лучше дел не иметь от слова «совсем». Ничего красивого, да и… Воротит при одной мысли.