В тени богов. Императоры в мировой истории

Ливен Доминик

Глава XVI

Императоры в Новое время: 1815–1945

В этой главе рассказывается об императорах и императорской монархии в 1815–1945 годах – в эпоху, когда Европа господствовала почти во всем мире, а общество и политика менялись под влиянием Великой французской и промышленной революций. Чтобы сделать этот невероятно сложный период постижимым, я разбил главу на пять разделов. В первом в общих чертах описываются контекст, в котором действовали европейские императоры, и трудности, с которыми они сталкивались. В этот период самыми могущественными европейскими империями были Британская, Германская и Российская. Во втором, третьем и четвертом разделах я по очереди рассматриваю эти императорские монархии. Выбрав именно их, я получил дополнительное преимущество, поскольку эти империи применили разные стратегии для выживания. Британские короли стали конституционными монархами, которые отныне исполняли символическую роль как представители нации и империи. Русские крепче всех цеплялись за традиционное священное самодержавие. Немцы пошли по срединному пути и создали гибрид самовластия и конституционализма. В пятом разделе я рассматриваю неевропейские императорские монархии этой эпохи. Я начинаю

с Османов и Цин, но основное внимание посвящаю японской императорской монархии, в которой местные конфуцианские и буддийские элементы сочетались с европейским влиянием. Из всех незападных политических образований Япония успешнее всех адаптировалась к миру, в котором господствовали европейские идеи, технологии и власть. К 1900 году она стала единственной незападной великой державой. Завершить эту книгу рассказом о Японии вполне логично. В августе 1945 года император Хирохито принял решение положить конец Второй мировой войне, тем самым он стал последним из монархов, которых по праву можно назвать императорами, кто оказал существенное влияние на мировую историю.

Промышленная революция преобразила государства, которыми управляли императоры, и существенно изменила международный контекст. Все империи, с которыми мы уже познакомились на страницах этой книги, опирались на аграрные или скотоводческие общества, хотя обычно и поддерживали, и облагали налогами торговлю на большие расстояния. В мире промышленности, урбанизации и всеобщей грамотности, сформировавшемся в XIX веке, все наследственные монархи – не говоря уже о наследственных правителях империй – столкнулись с грандиозными и беспрецедентными испытаниями. Правительственный аппарат стал гораздо больше и сложнее. В XVIII веке Европа наконец догнала Китай XII века по размерам и устройству органов власти. В XIX веке она его превзошла. Лишь поистине выдающийся человек в этот период мог руководить и государством, и правительством на протяжении всей своей взрослой жизни. Даже императоры, которые в теории оставались единовластными, передали значительную часть задач министрам и сохранили за собой лишь последнее слово при назначении на должности и принятии решений, которые они считали ключевыми. Подобно императорам из династии Сун в Китае XII века, они играли наиболее важную роль в дипломатии и военной сфере, а также в моменты кризиса.

Управлять индустриальным обществом было еще сложнее, чем правительственным аппаратом. Гражданское общество – иными словами, совокупность независимых групп и институтов, не поддающихся государственному контролю, – процветало в Европе уже в XVIII веке, но значительно расширилось и укрепилось в промышленную эпоху. Фундаментом гражданского общества и общественного мнения были газеты. В XIX веке они приобрели колоссальное влияние и получили независимость от политического контроля, в первую очередь благодаря радикальным технологическим сдвигам в сфере печати и фотографии, а также появлению огромной читательской аудитории. Ни одна монархия не могла на протяжении долгого времени не обращать внимания на общественное мнение или противостоять ему. Таким был один из принципиальных элементов более общей картины. Традиционно главными союзниками – но порой и соперниками – наследственной монархии были аристократия и духовенство. Промышленная революция привела к появлению множества новых влиятельных групп и интересов, и монархам приходилось признавать их существование и иметь с ними дело.

Какую бы стратегию выживания ни выбрала монархия, она старалась по возможности упирать на отождествление династии с национа-диетическими настроениями основной массы населения. Эта стратегия была совсем не нова. Еще в начале XVIII века виконт Болингброк написал “Идею о короле-патриоте”, и английский король Георг III успешно справился с тем, чтобы поместить изначально иностранную Ганноверскую династию в самое сердце английского и британского патриотизма и национального самосознания. В XVIII веке Бурбоны тоже попытались отождествить себя с французской патриотической гордостью и славой, но были в этом не столь успешны – не в последнюю очередь из-за унизительного поражения в столкновении с Британией и Пруссией во время Семилетней войны. В контексте Великой французской революции национальная идея обрела радикальный смысл, поскольку входила в тот же комплект идеологических установок, что и народовластие, республиканизм, равенство перед законом и демократия. Хотя в XIX веке кое-где в Европе и сохранялся республиканский национализм, с течением лет национализм переместился в правую часть политического спектра. Поворотным моментом в этом процессе стал успех Гогенцоллернов и Савойской династии, которым удалось объединить под своей властью Германию и Италию [25] .

25

О XVIII веке и патриотизме см. предыдущую главу и прим. 38 к ней. (Прим. авт.)

К 1900 году стало очевидно, что национализм – наиболее мощная и популярная идеология, которой под силу противостоять социализму и объединять общества, преобразованные и расколотые капитализмом и урбанизацией. Национализм также был самым эффективным способом легитимизировать правительства, элиты и монархов в новом мире массовой политики. Чтобы внушать подданным националистические настроения, правительства использовали множество средств пропаганды, включая в первую очередь новые системы всеобщего народного просвещения, но национализм приходил и снизу. Нация обеспечивала чувство принадлежности к обществу людям, которые обособленно жили в крупных городах, созданных промышленной революцией. В некоторой степени национализм мог служить заменителем религии, придавая жизни смысл, вселяя в людей гордость и гарантируя им чувство сопричастности, а также место в коллективной загробной жизни. Короткие и скучные жизни он периодически отмечал печатью героизма и вписывал в историю. Безразличное и все более бесцеремонное бюрократическое государство можно

было маскировать и легитимизировать сказкой о нации как одной большой семье. Монархов всегда представляли отцами и матерями своих народов. Теперь их можно было считать отцами и матерями национальных семейств. Лучше всего в эту тенденцию вписывались правители с образцовыми семьями. В этой роли часто блистали монархи-женщины, и опережала всех королева Виктория¹.

Единственной европейской императорской династией, которая не пыталась вступить в союз с национализмом, были Габсбурги. Традиционно господствующей этнической группой в империи были немцы, но они составляли менее четверти ее населения. Еще хуже с точки зрения Габсбургов было то, что немецкие националисты из числа их подданных все чаще призывали к расколу империи и объединению в великое германское национальное государство с центром в Берлине. В результате в этих уникальных обстоятельствах в австрийской половине империи сформировалась впечатляющая система для управления многонациональностью посредством компромиссов и юридических гарантий не только для отдельных людей, но и для этноязыковых сообществ. После так называемого компромисса 1867 года империя была, по сути, поделена надвое, в связи с чем ее порой называют дуалистической монархией. Император Франц Иосиф выступал одновременно императором Австрии и королем Венгрии, сохраняя полный контроль над внешней политикой и обороной. Венгерские националисты пользовались полной свободой действий в своей половине империи. Это раздражало другие народы и подрывало их лояльность Габсбургам. С другой стороны, лояльность венгерского национализма династии и империи тоже представлялась сомнительной. Неспособность Габсбургов взывать к националистическим настроениям ослабила империю в реальности и еще сильнее – в восприятии ее правителей и всех, кто наблюдал за ней со стороны. Пессимизм, возникший в связи с этим в венских правящих кругах, внес огромный вклад в безрассудное отчаяние, которое проявилось в решении начать войну в 1914 году².

Свою роль сыграли и сдвиги в европейском балансе сил, произошедшие в результате распространения промышленной революции по Европе с северо-западной окраины континента, которая стала ее колыбелью. Сначала индустриальная революция дополнительно усилила Британию и тем самым укрепила на континенте баланс сил, служивший британским интересам. Распространившись на восток, промышленная революция стала оказывать гораздо более дестабилизирующее влияние на международные отношения в Европе. К 1914 году многие умные европейцы полагали, что если Германия была потенциальным европейским гегемоном на тот момент, то уже в следующем поколении эту роль могла взять на себя Россия. В это верили и немецкие правители, которые в 1914 году развязали войну, чтобы остановить этот процесс. Первая мировая война уничтожила Германскую, Российскую, Австрийскую и Османскую империи и стала практически последней страницей в истории императорской монархии.

Международные отношения на протяжении пятидесяти лет до 1914 года также следует рассматривать в контексте того, что мы сегодня называем глобализацией. Европейское национальное государство, которое переживало расцвет в первой половине XIX века, оказалось самым мощным политическим образованием в истории. Оно обладало беспрецедентной способностью организовывать, мобилизовывать и вдохновлять своих подданных, живущих на огромной территории. Тем не менее к 1870-м годам европейские политики и общественные деятели уже начали понимать, что, просто занимая лидирующее положение среди европейских национальных государств, их страны не смогут обеспечить себе статус великих держав в XX веке.

К тому времени европейское благосостояние было тесно связано с зарубежными рынками и сырьем. В связи с этим европейским державам необходимо было защищать свои глобальные экономические интересы. Триумф США в гражданской войне (1861–1865), за которым последовало несколько десятилетий стремительного экономического и демографического роста, убедил образованных европейских наблюдателей, что только государства с ресурсами континентальных масштабов смогут конкурировать с таким противником в XX веке. Вместе с тем технологическое развитие – в первую очередь, строительство железных дорог – открывало возможности для колонизации и разработки центральных регионов на континентах. Это стало геополитическим фундаментом эпохи Высокого империализма, которая продолжалась с 1870-х до 1914 года. Интеллектуальные веяния тоже благоволили борьбе за империю. Социальный дарвинизм поддерживал мнение, что завоевание колоний свидетельствует об отваге и силе, без которых людям не выстоять в борьбе за выживание. Новые научные теории легко переплетались с вековым убеждением, что успех на земле отражает промысел Божий. В более фундаментальном отношении владение империей часто считалось показателем того, какое положение народ занимает в ряду всемирноисторических наций, которым суждено определить будущее человечества. Как ни парадоксально, эпоха, породившая национализм и обрекшая на гибель традиционную сакральную императорскую монархию, также подстегнула создание всемирных империй. Национализм, очевидно, был ключом к легитимности и эффективности на внутренней арене, но лишь империя обеспечивала международную безопасность, положение и влияние. В десятилетия, предшествующие 1914 году, одной из главных трудностей, с которыми сталкивались императоры и политики, была необходимость совместить эти несовместимые элементы³.

Сакральная наследственная монархия и империи господствовали в мировой истории на протяжении тысячелетий. За 130 лет, о которых рассказывается в этой главе, такие империи исчезли. Царства Хайле Селассие в Эфиопии и новой династии Пехлеви в Тегеране – единственные кандидаты на имперский статус после 1945 года – по размерам и значимости не могли сравниться с великими императорскими монархиями, рассмотренными в этой книге. Тем не менее история императоров и императорской монархии в 1815–1945 годах не лишена важности. Напротив, некоторые императоры оказали на мировую историю серьезное влияние, отголоски которого слышны и сегодня. В этой главе я снова и снова говорю о сохраняющейся значимости императоров, но сейчас имеет смысл остановиться на истории Бразилии, которая, вероятно, не знакома большинству читателей, и показать, что императоры имели значение, а то насколько большим оно было, во многих случаях остается открытым и спорным вопросом⁴.