В воскресенье утром зелье собирала
Шрифт:
Он то и дело задевает шляпой ветви раскидистых пихт, и на него с зеленых игл сыплется свежий дождь.
Еще немного, и начнет смеркаться. Там, где лес погуще, уже будто легли сумерки и только кое-где поблескивает заходящее солнце, вновь показавшееся после дождя.
Да.
Однако — кто это идет ему навстречу? Не Туркиня ли? Она — Туркиня!
И он восклицает радостно:
— Тетяна, это ты? — Но тут же смолкает.
Это в самом деле она. Она его узнаёт, но делает знак рукой, чтоб он молчал. Недалеко мельница. Он сдерживает коня, сворачивает в сторону, и она
Кто бы мог ожидать! Они даже вскрикнули от счастья, встретясь так неожиданно, и оба улыбнулись.
— Не говори громко! — предостерегает она, задыхаясь от неожиданной радости. — Не говори громко, позади идет мать!
— Любишь? — торопливо спрашивает он вместо ответа и наклоняется к ней с коня, а она, стройная, как молоденькая пихта, привстав на пальчиках, тянется к нему.
— Люблю, — отвечает она, и в глазах ее целый рай счастья. — Когда я не любила?
Он жадно привлекает ее к своей груди и обнимает ее так горячо, с такой силой, как еще, кажется, никогда. Потом целует.
— Здесь никто не видит, — шепчет он страстно. — Еще раз.
— Раз, — повторяет она послушно и целует его.
— Нет. Еще раз, — отвечает он и целует ее опять. — Я тороплюсь, ласточка, все время в работе. — После чего прибавляет украдкой, точно вор, торопливо: — Когда-нибудь в лесу опять, как нынче.
Она улыбается счастливой улыбкой.
— Как нынче, — повторяет она с той же улыбкой счастья, не задумываясь, и будто ждет чего-то.
— Встретимся? — сказал он и тронул торопливо коня.
— Встретимся, — ответила она, заглядевшись на него, вложив всю душу в свой взгляд; и, не спуская больше с него глаз, пошла с выгона, с обращенным все время в его сторону лицом, вверх по белой тропинке, по которой он только что съехал...
Хлестнув коня и тоже оглянувшись на нее, он помчался, как ветер, и скрылся из виду.
Тревожно закачались раздвинутые стремительным движением коня пихтовые ветви. Закачались, и с них посыпались крупные капли дождя. Слышно, густо падали они на землю, а затем стали падать лишь одна за другой, редко, еще реже, пока вовсе не перестали...
Постепенно в лесу стало тихо...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
«Гей, на Ивана, гей на Купала... гей-гей, гей!» — внезапно раздается уже где-то высоко, в лесу, счастливый голос Тетяны и затихает.
«Красная дивчина счастья искала, гей-гей-гей», — мысленно продолжает, с сомкнутыми устами, Иваниха Дубиха, медленным, степенным шагом подымаясь за нею к Мавре на гору.
Однажды, спустя недели три после встречи Тетяны с Грицем, Иваниха Дубиха
Тетяна охотно соглашается, нарядно одевается, украшает себя цветами. Может, как раз сегодня встретится с милым, они давно уже не виделись. Он занят. Уже случалось порой, что они неожиданно для себя на белой тропинке встречались... Вот хотя бы в последний раз.
И пошла.
Идет, задумчивая.
И мысли все вокруг Гриця вертятся. Как он к ним приедет, как затем пришлет сватов, как мать справит свадьбу, как они заживут, какое их ожидает счастье и благополучие — и тому подобное. Как Гриць переберется к ним на мельницу, начнет хозяйствовать, как все его полюбят, уважать станут, а мать будет жить при них, отдыхая. Она такая добрая, всегда за ее счастье молилась, пока красивого Гриця себе в зятья не вымолила. А если не захочет, то уйдет в монастырь, куда ее все время после смерти отца тянет. Или же при них будет в миру жить, отдыхать. Как сама захочет. Как пожелает — так и будет.
Продолжая путь, полная таких счастливых дум, Тетяна время от времени приостанавливается, точно отдыхая, — и вдруг задерживается на месте и прислушивается.
Ей чудится, что с самого начала пути, еще снизу, на белой тропинке, ее преследуют какие-то шаги, притом тяжелые, неуверенные.
Стоит, прислушивается, оглядывается. И, оглядываясь, дожидается.
Может, это Гриць?
Но нет. Он всегда ездит верхом. Он будто сросся со своим конем, никогда без него к ней не является. Один только конь делит с ними тайну, да еще лес. Это не Гриць.
Стоит, дожидается еще с минуту и все-таки, словно обращаясь к нему, кричит, как обычно: «Я тут!» И эхо, раскатываясь по лесу, отвечает ее голосом и замирает: «Тут» — и больше ничего не слышно.
Она продолжает путь.
Но через некоторое время вновь на минуту останавливается. А вместе с нею — и все пихты, и слева и справа. Одни над пропастью, другие на горе — тоже как бы останавливаются. Лишь слегка покачиваются, осторожно шелестят. Вместе с нею прислушиваются и, прислушиваясь, словно что-то шепчут.
«Гриць?»
«Ты, Гриць?» — спрашивает ее чуткая душа и сама отвечает на свой вопрос: «Я тут!»
Она машинально хватается рукой за свои красные маки, которыми украшает себя, потому что он такой ее любит, и убеждается, что цветы на месте, держатся крепко.
Нет. Не Гриць.
Из глубины леса, сзади, выползает стариковская фигура какого-то белоголового страшного цыгана-нищего и тенью движется за ней, явно за ней.
Тетяна ужаснулась. Никогда ей не попадался в селе этот нищий, хотя она хорошо знала всех бедняков и очень часто видела их у своей милосердной матери. Но вот он кланяется, сложив молитвенным жестом руки на груди, — точнехонько, как Мавра, когда кто-нибудь делал ей подарок и она подобострастно благодарила, — и вдруг останавливается. Тетяна испугалась, страх ее перед стариком усиливается, хоть она не из трусливых, — она старается скрыть его. Но старик замечает это и смиренно кланяется еще раз.