В.А. Жуковский в воспоминаниях современников
Шрифт:
далеко не все стороны этой удивительно богатой души. Совершенно так. Но едва
ли не то же самое бывает и со всеми богатыми и чисто-возвышенными натурами.
Полагаю, что ни один из великих писателей, и вместе с тем одаренных, как вы
говорите, общечеловеческим достоинством, не мог выказаться, и высказаться
вполне в сочинениях их. Натура все-таки выше художества. <...>
ИЗ "СТАРОЙ ЗАПИСНОЙ КНИЖКИ"
<...>
мастерские и превосходные отчеты о представлениях девицы Жорж, как он
называл ее1. В этих беглых статьях является он тонким и проницательным
критиком, как литературным, так и сценическим; нет в них ни сухости, ни пошлой
журнальной болтовни, ни учительского важничанья. Это просто живая передача
живых и глубоких впечатлений, проверенных образованным и опытным вкусом.
Перечитывая их и читая новейшие оценки театрального искусства и движения,
нельзя не сознаться, что журналы и газеты наши по крайней мере в этом
отношении ушли далеко, но только не вперед. <...>
В приятельском кружке говорили о многих благих мерах,
предпринимаемых правительством, которые, по обстоятельствам и по силе вещей
(как говорят французы), по внутренним причинам, по личным особенностям, не
достигают указанной и желаемой цели. На это Жуковский сказал: "Наш фарватер
годен только пока для мелких судов, а не для больших кораблей. Мы часто
жалуемся, что корабль, пущенный на воду, не подвигается, не замечая, что он
попал на мель". Вот Крылову прекрасная канва для басни. <...>
Тургенев имел прекрасные, глубокие внутренние качества, но, как бывает
вообще и с другими, имел свои слабости. <...> Например, он хотел выдавать себя
за человека, способного сильно чувствовать и предаваться увлечениям могучей
страсти. Ничего этого не было. <...> Однажды, в припадке притязания на таковую
страстность, бесновался он пред Жуковским. "Послушай, любезнейший, -- сказал
ему друг его, -- ты напоминаешь мне людей, которые расчесывают малейший
пупырышек, вскочивший на их лице, и растравляют его до настоящей болячки.
Так и ты: работал, работал в сердце своем, да и расковырял себе страсть".
Кто-то заметил, что профессор и ректор университета, Антонский, имеет
свойство -- полным именем своим составить правильный шестистопный стих:
Антон Антонович Антонский-Прокопович. <...>
Пожалуй, оно и так; но Россия не должна забывать, что Антонский умел
первый угадать и оценить нравственные качества и поэтическое дарование своего
воспитанника
скромный воспитанник не обращал на себя внимания и особенного благоволения
начальства, какое иногда оказывается по родственным связям и положению в
обществе. Нет, сочувствие к неизвестному еще Жуковскому было со стороны
Антонского совершенно бескорыстное и свободное. Это сочувствие -- чистая и
неотъемлемая заслуга, которую литературные предания должны сохранить. Когда
Жуковский вышел из пансиона и был без средств и без особенной опоры,
Антонский, так сказать, призрел его и приютил в двух маленьких комнатках
маленького, принадлежащего университету домика в Газетном переулке2.
Жуковский всегда сохранял к нему сердечную признательность, приверженность
и преданность. <...>
А сам Крылов! Можно ли не помянуть его в застольной летописи?
Однажды приглашен он был на обед к императрице Марии Феодоровне в
Павловске. Гостей за столом было немного. Жуковский сидел возле него. Крылов
не отказывался ни от одного блюда. "Да откажись хоть раз, Иван Андреевич, --
шепнул ему Жуковский, -- дай императрице возможность попотчевать тебя".
– -
"Ну а как не попотчует!" -- отвечал он и продолжал накладывать себе на тарелку.
<...>
<...> выведем еще ученого и не менее благочестивого немца. До имени его
дела нет. Он был однажды за вечерним чаем у Карамзиных в Царском Селе.
Приезжает туда же княгиня Г<олицын>а, которой он не знал. Зашла речь о
Жуковском и сочинениях его. Княгиня говорит, что его обожает. Немец
перебивает ее и спрашивает: "А позвольте узнать, милостивая государыня, вы
девица или замужняя?" -- "Замужняя".
– - "В таком случае осмелюсь заметить, что
замужняя женщина ничего и никого обожать не должна, за исключением мужа".
<...> Нелишним будет притом вспомнить, что княгиня лет пятнадцать и более
жила уже врозь с мужем. Вопрос и нравоучение немца были тем смешнее.
Жуковский в "Певце во стане русских воинов" сказал между прочим:
И мчит грозу ударов
Сквозь дым и огнь, по грудам тел,
В среду врагов Кайсаров.
Батюшков говорил, что эти стихи можно объяснить только стихом из того
же "Певца во стане русских воинов":
Для дружбы -- все, что в мире есть.
Жуковский припоминал стихи Мерзлякова из одной оперы италиянской,
которую тот, для бенефиса какого-то актера, перевел в ранней молодости своей: