В.А. Жуковский в воспоминаниях современников
Шрифт:
Пощечину испанцу Титу
Во всю ланиту!
Он, то есть Жуковский (на ловца и зверь бежит), подметил в опере
Керубини следующий стих. Водовоз, во Французской опере, спасает в бочке, во
время парижских смут, несчастного, приговоренного к смерти и прикрывавшего
себя плащом, и поет: "Il est sauv'e, l'homme en manteau" {Он спасен, человек в
плаще (фр.).}. В русском переводе отличный и превосходный актер Злов
был петь:
Спасен, спасен мой друг в плаще.
Этот стих долго был у нас поговоркой. <...>
А вот еще жемчужина, отысканная Жуковским, который с удивительным
чутьем нападал на след всякой печатной глупости. В романе "Вертер" есть милая
сцена: молодежь забавляется, пляшет, играет в фанты, и между прочими фантами
раздаются легкие пощечины, и Вертер замечает с удовольствием, что Шарлотта
ударила его крепче, нежели других. Между тем на небе и в воздухе гремит
ужасная гроза. Все немножко перепугались. Под впечатлением грозы Шарлотта с
Вертером подходят к окну. Еще слышатся вдали перекаты грома. Испарения
земли, после дождя, благоуханны и упоительны. Шарлотта, со слезами на глазах,
смотрит на небо и на меня, говорит Вертер, и восклицает: "Клопшток!"3 -- так
говорит Гете, намекая на одну оду германского поэта4. Но в старом русском
переводе романа5 Клопшток превращается в следующее: "Пойдем играть в
короли" (старая игра). Что же это может значить? Какой тут смысл?
– -
спрашиваете вы. Послушайте Жуковского. Он вам все разъяснит, а именно:
переводчик никогда не слыхал о Клопштоке и принимает это слово за опечатку. В
начале было говорено о разных играх: Шарлотта, вероятно, предлагает новую
игру. Клапштос выражение известное в игре на биллиарде; переводчик заключает,
что Шарлотта вызывает Вертера сыграть партийку на биллиарде. Но, по понятиям
благовоспитанного переводчика, такая игра не подобает порядочной даме. Вот
изо всего этого и вышло: пойдем играть в короли.
Жуковский очень радовался своему комментарию и гордился им.
К празднику Светлого Воскресения обыкновенно раздаются чины, ленты,
награды лицам, находящимся на службе. В это время происходит оживленная
мена поздравлений. Кто-то из поздравителей подходит к Жуковскому во дворце и
говорит ему: "Нельзя ли поздравить и ваше превосходительство?" -- "Как же, --
отвечает он, -- и очень можно".
– - "А с чем именно, позвольте спросить?" -- "Да со
днем Святой Пасхи".
Жуковский не имел определенного звания по службе при дворе. Он
говорил, что в торжественно-праздничные дни и дни придворных выходов он был
знатною
<...>
Какой сильный и выразительный язык и какие верные, возвышенные
мысли! Жуковский, за некоторыми невольными руссицизмами, прекрасно
выражался на французском языке. С ним, вероятно, свыкся он и овладел им
прилежным чтением образцовых и классических французских писателей. Не в
Благородном же пансионе при Московском университете, не от Антонского, не из
Белева мог он позаимствовать это знание. Замечательно, что три наши
правильнейшие и лучшие прозаики, Карамзин, Жуковский и Пушкин, писали
почти так же свободно на французском, как и на своем языке. <...>
Жуковский однажды меня очень позабавил. Проездом через Москву жил
он у меня в доме. Утром приходит к нему барин, кажется, товарищ его по школе
или в года первой молодости. По-видимому, барин очень скучный, до
невозможности скучный. Разговор с ним мается, заминается, процеживается
капля за каплею, слово за словом, с длинными промежутками. Я не вытерпел и
выхожу из комнаты. Спустя несколько времени возвращаюсь: барин все еще
сидит, а разговор видимо не подвигается. Бедный Жуковский видимо похудел.
Внутренняя зевота першит в горле его: она давит его и отчеканилась на бледном и
изможденном лице. Наконец барин встает и собирается уйти. Жуковский, по
движению добросердечия, может быть, совестливости за недостаточно дружеский
прием и вообще радости от освобождения, прощаясь с ним, целует его в лоб и
говорит ему: "Прости, душка!"
В этом поцелуе и в этой душке весь Жуковский.
Он же рассказывал Пушкину, что однажды вытолкал он кого-то вон из
кабинета своего. "Ну, а тот что?" -- спрашивает Пушкин.
– - "А он, каналья, еще
вздумал обороняться костылем своим". <...>
У графа Блудова была задорная собачонка, которая кидалась на каждого,
кто входил в кабинет его. Когда, бывало, придешь к нему, первые минуты
свидания, вместо обмена обычных приветствий, проходили в отступлении гостя
на несколько шагов и в беготне хозяина по комнате, чтобы отогнать и усмирить
негостеприимную собачонку. Жуковский не любил этих эволюции и уговаривал
графа Блудова держать забияку на привязи. Как-то долго не видать было его.
Граф пишет ему записочку и пеняет за продолжительное отсутствие. Жуковский
отвечает, что заказанное им платье еще не готово и что без этой одежды с
принадлежностями он явиться не может. При письме собственноручный рисунок: