В.А. Жуковский в воспоминаниях современников
Шрифт:
Разумеется, этого я не могу помнить, но он помнил это и называл меня своею
одно-колыбельницей6, даже незадолго до своей кончины писал ко мне,
припоминая, как мы качались в одной колыбели.
Он вырос прекрасным, милым, добрым ребенком. Все любили его без
памяти. Для старших он был любимым сыном, а для младших -- любимым
братом. В нашем семействе было много девочек, а мальчик был только один он.
[Он был строен и ловок; большие карие глаза блистали
черных ресниц; черные брови были как нарисованы на возвышенном челе; белое
его личико оживлялось свежим румянцем; густые, длинные черные волосы
грациозно вились по плечам; улыбка его была приятна, выражение лица умно и
добродушно; во взгляде заметна была, даже и в детстве, какая-то мечтательность.
Он был прекрасен, и никто не мог отказать ему в любви, при первой встрече.
Таков он остался и в юности!]7
По прошествии шестилетнего срока тетушки мои возвращались из Кяхты.
Так как в Мишенское приезжали часто многие родные и друзья, то Афанасий
Иванович очистил флигель для приезжающих (там поместился также и Андрей
Григорьевич Жуковский), а сам перешел в большой дом. Из комнаты Елизаветы
Дементьевны была только одна дверь, которая отворялась в девичью. Не знаю,
почему образ Боголюбския Богоматери принесен был из церкви и поставлен в
горнице Елизаветы Дементьевны прямо против двери. Она ушла куда-то по
хозяйству, оставив дверь отворенною. Девушки все ушли обедать, и девичья
опустела. Маленький пятилетний Жуковский, найдя где-то кусок мелу, уселся в
девичьей на полу и принялся срисовывать образ, стоявший в горнице его матери.
Никто этого не видал. Конча свою работу, он пришел в гостиную и стал возле
бабушки. Скоро возвратились девушки, и всех объял священный ужас, когда
увидели на полу изображение иконы. В гостиную вошла моя мамушка, творя
молитву и крестясь. Она объявила бабушке, что совершилось великое чудо: что
дверь из комнаты Елизаветы Дементьевны была отворена, что в эту дверь икона
Пресвятой Владычицы отразилась на полу в девичьей. Никто не смел входить; все
стояли прижавшись к стенам. Маленький плутишка не говорил ни слова; но,
улыбаясь, выслушал этот рассказ. Бабушка, бывши истинно благочестива, но
нисколько не суеверна, взяла мальчика за руку и вместе с ним пошла посмотреть
на это чудо. Все девушки стояли в благоговейном молчании и смотрели на
меловой рисунок, конечно, очень неискусный, но все-таки похожий на ту икону, с
которой был снимок. Хотя бабушка и не ожидала такой удали от маленького
мальчика, но тотчас смекнула, в чем было
"Васинька!
– - спросила она, -- не знаешь ли ты, кто нарисовал этот образ?" -- "Это
я!
– - вскричал Васинька, -- вот и мел, которым я рисовал его", -- и вытащил из
кармана кусок мела. "Хорошо, -- сказала бабушка, -- но ты лучше рисуй
карандашом на бумаге, а не мелом на полу, мел скоро стирается!" -- и дала ему
карандаш и лист бумаги. Васинька уселся рисовать. Все перестали благоговеть
перед чудом, но дивились искусству маленького художника. Меловое
изображение иконы, к сожалению артиста, поспешили смыть с пола, чтобы не
попирать ногами святыни.
Оспу натуральную -- тогда еще не было известно вакцины -- мне
прививали вместе с Жуковским. На мне она была очень сильна, а к нему не
принялась, хотя во все время моей болезни он приходил ко мне очень часто и
трогал меня. Замечательно, что на нем никогда не было оспы, хотя ему прививали
несколько раз и натуральную, и потом вакцину.
Когда Жуковскому минуло 6 лет, дедушка Афанасий Иванович выписал
для него из Москвы учителя-немца. Звали его Еким Иванович8, а фамилии не
знаю. Немца этого вместе с его питомцем поместили во флигеле, где было семь
комнат. По счастию, в том же флигеле жил и Андрей Григорьевич, который мог
слышать все, что происходило у немца. Еким Иванович имел страсть к музыке
совсем особенного рода. Он любил чириканье кузнечиков. С помощью дворовых
ребятишек ему удалось наловить множество этих редких птичек, для которых
вместо клеток он поделал очень затейливые карточные домики и увешал ими все
окна классной комнаты. А в этой комнате было четыре окна. Бедный Андрей
Григорьевич, который в самом деле был музыкант, принужден был слушать
неумолкаемое трещанье кузнечиков; но вместе с тем он часто слышал грубую
брань сердитого Екима Ивановича, хлопанье по рукам линейкой и горький плач
бедного мальчика. Однажды этот тройной шум был так велик, что Андрей
Григорьевич, не могши дале терпеть, пошел в комнату учителя, которого нашел в
ужасном гневе. Он даже не обращал внимания на песни своих любимцев и осыпал
бранью своего ученика, поставленного голыми коленами на горох. Бедный
мальчик, держа в руках немецкую книжку, обливался слезами. "Что такое сделал
Васинька?" -- спросил Андрей Григорьевич. "Он не учил свой урок и все глядя на
моя кузнечик", -- отвечал немец, готовя розгу. "Простите его, Еким Иванович, --