В.А. Жуковский в воспоминаниях современников
Шрифт:
Жуковского и очень редко с ним видались.
Однажды в воскресенье утром они пришли к Жуковскому, в надежде быть
приглашенными на вечер. Бабушки не было дома, и Жуковский принял гостей в
бабушкиной спальне, где была и я. Там стояла кровать с завесом. Игнатьевы были
очень резвые мальчики и подняли ужасный крик, шум, стук, беготню, возню...
Один из них зацепился за меня, смотревшую на них разиня рот, и закричал:
"Зачем здесь эта девчонка? Вон ее! Мы
мне кулаками. Я бросилась к Жуковскому, крича: "Васинька, не давайте меня!" Я
всегда говорила ему "вы". Он оттолкнул забияк и грозно им сказал: "Я не допущу
бить Анюту!" Потом, взяв меня на руки, посадил на бабушкину кровать и закрыл
завесом, подоткнув его под пуховик. Я дрожала и плакала, а шалуны хохотали; но
Жуковский был очень серьезен. "Так вот что!
– - сказал один из Игнатьевых, --
пусть она будет крепость, мы станем брать ее приступом!" -- "А я буду защищать
ее", -- сказал Жуковский и, взяв линейку, стал с нею, как с ружьем, возле
крепости. Гарнизон был вдвое малочисленнее, но лучше вооружен. Нападающие
не имели другого оружия, кроме своих кулачишек, которыми они совались к
крепости, и были всякий раз отражаемы энергическими ударами линейки.
Мальчики орали во все горло, я пищала: "Васинька, они и вас прибьют!
Прогоните их, не давайте меня!" Молчал один Жуковский, chevalier sans peur et
sans reproche {рыцарь без страха и упрека (фр.).}. Наконец этот шум был услышан
Елизаветой Дементьевной и моей мамушкой. Они взошли, и появление взрослых
особ в одно мгновение прекратило бой. Игнатьевых не только не пригласили на
вечер, но прогнали из дома. С тех пор я никогда их не встречала и даже ничего об
них не слыхала. Живы ли они -- бывшие тогда шалуны-ребятишки, а теперь
дряхлые старики?..
Так жили мы, пока не вышел срок нанятому в Туле дому. Весною
переезжали в деревню, а осенью возвращались в Тулу. Жуковский всегда был с
нами. В Мишенское летом всегда съезжалось большое общество родных и друзей.
Тогда Мишенское было не таково, как теперь. Тогда был огромный дом с
флигелями, оранжереи, теплицы, сажалки, пруды; и хотя строение все было
деревянное, но при тогдашнем неразделенном имении содержалось в порядке.
Теперь все это исчезло. Строение сгнило и развалилось; пруды, сорвав плотины,
ушли; сажалки поросли камышом. При моем маленьком состоянии я не могу
исправить всего этого -- и на что, для кого? Я живу совершенно одна, под
скромною соломенною кровлей, близ родных моих, готовая скоро соединиться с
милыми сердцу. Мишенское все еще прекрасно своим
меня имеет двойную прелесть своими воспоминаниями. Церковь, где мы вместе
молились; роща и сад, где мы гуляли вместе, любимый его ключ Гремячий и,
наконец, холм, на котором было переведено первое его стихотворение "Сельское
кладбище"12, вышедшее в свет.
Этот холм сохранил название "Греева элегия".
Поля, холмы родные,
Родного неба милый свет,
Знакомые потоки,
Златые игры первых лет
И первых лет уроки --
Что вашу прелесть заменит?13
Дядя мой Николай Иванович Вельяминов оставил вице-губернаторскую
должность в Туле и уехал в Петербург, оставив двух старших дочерей с
гувернанткою у бабушки под надзором тетки Авдотьи Афанасьевны Алымовой.
Жуковский очень подружился с моими кузинами, особливо с Марией
Николаевной; но я им не только не завидовала, а, напротив, вместе с ним обожала
старшую кузину; удивлялась, однако, их жадности и тому, что для Авдотьи
Николаевны самою приятною забавою было бегать и драться с Жуковским, чем
она часто ему надоедала. Бабушка моя в эту осень не поехала в Тулу; но матушка
моя, приезжавшая всякое лето в Мишенское, возвращаясь в Тулу, увезла с собою
Жуковского, для продолжения наук. Мы прожили в деревне и не видали
Жуковского до следующего лета, когда матушка привезла его к нам на вакацию.
Но и это время не было для него потеряно. С матушкой приехал первый учитель
тульского училища, Феофилакт Гаврилович Покровский, который, по мере наших
возрастов, учил всех нас чему следовало, Жуковского, кузин моих, родных сестер
и меня.
В конце лета матушка уехала, взяв с собою Жуковского и учителя. Но как
матушка также взяла гувернантку для сестер, то бабушка сочла лучшим отвезти
меня к родителям, чтоб я вырастала не совсем чужою моему семейству. Тетка моя
Алымова осталась в Мишенском с кузинами, а в Тулу отправились бабушка,
Елизавета Дементьевна (для свидания с сыном) и я.
Так кончился первый период моей жизни. Мне бы не следовало говорить
так много о себе; но все, что случилось в первые годы моего детства, так тесно
связано с воспоминанием о Жуковском, что непременно приходится говорить и о
себе. Вы, любезный князь, делая извлечение из моих писем, выгородите меня
елико возможно. Уж вы лучше меня с этим сладите. Пока прощайте. В
следующем письме опишу вам жизнь нашу в Туле, в доме моих родителей.