Вадбольский 2
Шрифт:
Правда, самим Константину Каратозову и бретеру Глебову я бы снова набил морды, тем бы и закончилось, но раз уж вмешалась тяжелая артиллерия в лице их родителей, то я просто обязан не отступить, а показать, что так поступать нехорошо. Некрасиво. И даже опасно.
Дать им урок хороших манер и совет, как воспитывать молодое поколение, которое должно бдить и защищать кордоны.
В Академии моя ниточка вот-вот прервётся, уже преподы говорят, что я слишком неуживчив, пора исключать. Нужно что-то делать, а я не знаю ничего лучше, чем спихнуть все драки
Но я не в тайге, где можно укрыться за деревом, здесь везде народ, рано или поздно попадусь. Нужно как-то иначе…
Вытащил из памяти чертёж скелета человека, повертел так и эдак. Вообще-то могу изменить тело целиком, все на этом попадались, делали себя геркулесами, потом стало стыдно, мы же умные, а сила — уму могила, теперь я норма, хотя могу снова… но нет, это неделя жестокой перестройки организма, к тому же приходится ежесекундно следить за процессом, а то исправлять ещё труднее.
А вот морду лица изменить стоит, её запоминают в первую очередь. Возьму образ горца, в Петербурге расквартирована Дикая Дивизия, к её членам иногда приезжают родственники с Кавказа, потом Петербург неделю гудит, обсуждая дикие нравы этих кровожадных дикарей.
Первое, что сделал, большой горбатый нос, чтобы сразу было понятно, не из Рязани, даже не из Сибири. Иссиня-чёрные брови сделал густыми, широкими и мохнатыми.
Получилось устрашающее зрелище, даже сам передёрнулся, глядя в зеркало. Не знаю почему, даже я, живший в полном братстве народов, чувствую страх и неприязнь к такому вот, что-то древнее шевелится, даже не татаро-монгольское, а вообще как будто помню времена ужасающих обров, что русских женщин запрягали в телеги.
Ещё скулы сделал пошире, губы толстые и мясистые, усики вырастил жесткие и короткие, цвет глаз сменил на тёмный, радужку сделал пошире, чтоб запоминалась с первого взгляда.
Для корректировки подошел к зеркалу, лицо в огне, но уже почти закончил, разве что брови нужно пошире и помохнатее, они сразу бросаются в глаза, и над переносицей сомкнуть, это вообще нечто демоническое, такое уже не забудут.
Скулы пока что ноют, но всё меньше и слабее. Нужно смыться раньше, чем вернутся Иван и Василий, а то вопросов не оберешься.
Изменения лица достаточно, но лучше перебдить, чем недоспать, чуточку вытянул рост, всего на полголовы, тем самым добавив и длины рук. Вообще-то не нравится, как с ростом, так и с массой, в геометрической прогрессии падает скорость, за один удар такой длани я успею своими короткими сделать два, да ещё и более мощных, но высокий рост создает у окружающих ощущение силы и превосходства, а сейчас мне это важнее.
Прошлые пару дней наблюдений показали, что Глебов далеко от родительского дома не отходит, разве что в ближайшие кафе и рестораны, даже в магазины посылает слуг.
Сам он после той роковой встречи, когда стал инвалидом, ходит, опираясь на трость, горбится, наглое и самоуверенное выражение лица сменилось на растерянное, словно всё время ищет в переполненном ресторане столик, за который
Моей целью тогда не было сломать его, просто выиграл схватку и забыл о ней, но для него оказалось катастрофой. Вот так мгновенно из красавца бретера и лучшего фехтовальщика Академии оказаться инвалидом и быть отчисленным из Академии — катастрофа.
И в этот вечер, холодный и ветренный, он вышел из ресторана совершенно один, бредёт уныло и потерянно, сильно прихрамывая и опираясь на трость, даже не знаю, смог бы вообще ходить без такой поддержки.
Я спрыгнул с забора за его спиной, Глебов услышал шорох, быстро обернулся, бросая ладонь на эфес сабли, но я уже крепко стою перед ним на ногах, остриё кавказского кинжала с орнаментом в виде арабской вязи уперлось в горло.
— Грязный шакал, — прошипел я страшным голосом. — Ты оскорбил благороднейшего баронета Вадбольского, побратима нашего шейха Мансура!.. За это тебя обрекли на смерть, но милостивый баронет позволяет тебе выкупить свою презренную жизнь за сто тысяч золотых рублей!.. Всё должно быть уплачено… завтра!.. Иначе… цэхх!.. вырежем всю твою семью… клянусь саблей улема Мангара Благочестивого!
Его трясло, я сунул лезвие ножа ему в открытый рот, чуть прижал им плашмя язык и добавил шепотом:
— Прошу, не вноси выкуп, чтоб я смог прирезать тебя, подлый шакал, отродье гиены!.. Тогда принесу баронету твои отрезанные уши, а затем повешу их у себя дома на стену и буду плевать на них! А теперь иди и не поворачивайся!
Неустрашимого бретера и дуэлянта сейчас трясет в ужасе перед озверевшим горцем, а когда я велел идти, поспешно повернулся и пошёл, пошёл, пошёл, его так шатало, что я боялся, что свалится в обморок.
Я отступил в тень, велел дрону:
— Проследи. Если будут разговоры, передай!
Ждать пришлось недолго, Глебов, белый от ужаса и абсолютно трезвый, на первой же освещенной улице кликнул извозчика и велел гнать к известному в столице особняку Глебовых, где участок дороги всегда освещен самыми яркими фонарями.
В кабинете, куда он ворвался, только один человек, несмотря на позднее время, трудится за массивным столом, разбирая бумаги и делая на них пометки. Крупный, с мясистым лицом и широкой нижней челюстью, он сердито взглянул на перепуганного Глебова.
— Отец! — завопил Глебов, и снова я с брезгливой жалостью не узнал в этом жалком человеке недавнего красавца-дуэлянта и лучшего фехтовальщика. — Отец!.. Вадбольский жив!.. И, похоже, дознался, кто стоит за последним нападением!..
Глебов-старший нахмурился, несколько мгновений изучал сына, спросил с беспокойством:
— Но с тобой всё обошлось?
— Нет! — вскрикнул Глебов.
— Вадбольский?
— Хуже, — всхлипнул Глебов, он дотащился до кресла с этой стороны стола и тяжело рухнул на мягкое сиденье, трость с грохотом упала на пол. — На этот раз он сделал, как и мы, натравил других!.. Меня только что встретили дикие горцы из какого-то дикого аула, настоящие звери, не знают границ!