Вадбольский 5
Шрифт:
— Ого, — сказал я, — Соловьева-Седого слушала? Ладно, если что, успеешь и сверху, реакция у тебя ничо так.
Она сказала обиженно:
— Ничо так? За тысячную долю секунды четыре выстрела!
— Хорошо, — сказал я, — что не у меня. Я бы перестрелял тут всех.
— За что?
— А чё они?
Парадный вход в десяти шагах, провожатый не требуется, я направился к воротам, а карета за моей спиной тут же уехала, освобождая место.
Впереди тяжёлые кованные ворота с затейливыми узорами, вверху двуглавый орел в золоте, на обеих половинках такие же мутанты, только серебристого цвета.
Я с напыщенным видом миновал холл и начал подъём по ну очень шикарной лестнице из белоснежного мрамора, края ступеней отделаны золотом, по всей длине дорожка из ярко-красного материала, явно приколочена незаметно гвоздиками, чтобы не сползала и не морщилась.
Стена, вдоль которой поднимаюсь, не просто стена, а вся в полуколоннах, пилястрах, нишах со статуями внутри, всюду блеск золота, мраморные статуи богов и героев провожают взглядами, всё торжественно и чинно, настраивают на служение Отечеству и Государю Императору, который всё это замыслил и одобрил.
Подошёл один из распорядителей, попросил подождать в этом зале дальнейших распоряжений, наша помолвка, несмотря на то, что была запланирована заранее, нарушила чей-то распорядок.
Я подошёл к окну. Отсюда в свете фонарей хорошо видно как внизу на площадь прикатила карета, первым легко выбрался Василий Игнатьевич, подал руку, следом вылезла толстая в двух десятках платьев Ангелина Игнатьевна, важная, как надутая через соломинку жаба, даже как царица породистых жаб, важно оперлась о его ладонь, соступила на блестящую от недавнего дождика брусчатку.
Мне показалось, что даже через закрытые окна и толстые стены ощутил её спесь и высокомерие, как же, её племяшка обручается, подумать только, с родом Долгоруковых! Тем самых! Которые!
Полина Осиповна сошла скромно, одета тоже так, чтобы выглядеть понезаметнее, понимает, что я почему-то не рад породниться с таким знатным и могущественным родом, а раз так, то и ликовать вроде бы нечему, хотя всё же праздник, да ещё в Императорском дворце!
Император, вот уж рачительный хозяин земли Русской, не забыл и моих родителей, выделил для них карету, так считается благороднее и роскошнее, чем автомобили или коляски.
Глава 10
Сзади подошёл один из императорских чиновников, сказал почтительнейшим голосом:
— Господин Вадбольский, я приношу нижайшие извинения, но всем нам придётся немного подождать.
— Что-то стряслось?
— Нет-нет, ничего важного. Просто в зале, где предполагалось провести церемонию, сейчас плановая реконструкция. Вам, похоже, выделят Николаевский зал.
— Э-э…
— Это, конечно, не Тронный, уж простите, но обстоятельства…
Ещё бы, подумалось злое, ещё бы Тронный, где величие и громадьё власти, одних люстр, размером с ту, что в Большом театре, две длинных шеренги, я всё думал, как зажигают свечи на такой высоте, где ещё и сами люстры многоярусные. Да за помолвку в Тронном я всю жизнь буду в долгу.
Наконец примчался ещё один взмыленный чин и торопливо подтвердил, что нам от щедрот выделили Николаевский зал, там и просторно, и под стенами диваны и роскошные
Молчаливый камер-юнкер тем временем препроводил меня в очень уютную комнату для гостей, солнечный свет через широкие окна заливает помещение, малахитовые колонны сияют таинственно волшебным огнём, будто зелёное пламя горит внутри, а всё остальное в золоте: высокий свод, стены, даже пол выложен из таких пород дерева, что сияет чисто и радостно, словно покрыт стопроцентным золотом.
Стулья и диваны с красной тканью, остальное всё в золоте: спинки, подлокотники и даже ножки.
Под одной из стен на постаменте две громадные чаши из изумрудно-зелёного малахита, только ручки по бокам позолочены, по красоте исполнения похожи на те, что Данилка Недокормыш подсмотрел у Хозяйки Медной Горы.
В гостиной пока что пусто, камер-юнкер деловито пояснил:
— Гости пока что по указанию императора собираются в Военной галерее двенадцатого года. Её украшают триста тридцать два портрета величайших героев Российской Империи. Можно не спеша ознакомиться с лучшими работами наших художников. Кстати, в галерее есть портреты князя Долгорукова и князя Вадбольского. Они расположены на стенах один против другого.
— Символично, — согласился я. — Мне пойти к гостям?
Он чуть помедлил, оглянулся.
— С вами хотел переговорить один человек…
Сердце моё стукнуло чуть громче в радостном предчувствии, вот оно не знаю что, но обязательно сорвёт помолвку!
В распахнутые двери из соседнего зала вошёл быстрыми шагами высокий поджарый мужчина с проседью на висках, я узнал Максима Долгорукова, недавнего наследника Захара Долгорукова, а теперь, стало быть, главу их рода.
Я присматривался к этому Максиму, стараясь понять, насколько радость от освобождения кресла главы рода входит в столкновение с необходимостью продолжать ненужную ему борьбу.
По-человечески он должен быть мне благодарен, это понятно, Захар был крепок и прожил бы ещё лет десять-пятнадцать, что для Максима мучительно долгое ождание очереди порулить, но, с другой стороны, любой глава обязан проводить политику Рода и доказывать, что ни один, из покусившихся на их честь, не уйдёт от мщения, в какую бы страну не перебрался.
На ходу взглянул на меня цепко, словно выбирает место, куда всадить смертоносное копье, пахнуло опасностью. Сильный, нацеленный на победу, уверенный, так долго ждавший, когда же освободится место главы Рода, вряд ли сделает в мою сторону благоприятный жест. Скорее, постарается доказать, что справится быстро и легко там, где Захар возился так долго.
— Вадбольский, — сказал он отрывисто, опуская всё остальное, — я настоял, чтобы это было не обручение, а помолвка. Заверил, что и вы за неё.
— Спасибо, — пробормотал я. — А это не один хрен?
Он поморщился, ответил сухо и с неприязнью, которую даже не пытался примаскировать:
— По сути одно и то же, но обручение происходит в церкви, кольца одел бы священник, расторгать обручение сложнее, это нарушение законов Церкви, а вот помолвку можно где угодно, лишь бы в достойном месте, типа дома или хорошего ресторана.