Ваша С.К.

Горышина Ольга

— И что? — спросил Федор Алексеевич, продолжая держать крышку открытой.

— А то… — глаза княгини вновь заволокло пьяным туманом. — Мне сегодня один инженер с глазами кролика рассказал… Алюминий самый легкий металл, верно? Если сделать Игорушке такие протезы, он сможет ходить и даже в шахматы играть, а то сейчас только фигуры на суконочке головушкой толкать по натертому полу может…

— Проспись, а?

—

Я дело говорю…

Но Федору Алексеевичу хватило на сегодня дел. Он захлопнул крышку и вытер лоб — на нем проступил не пот, но дрожали капли росы, упавшие с траурных перьев. Но уйти у него не получилось: княгиня постучала в хрусталь гроба.

— Что еще? — спросил он, чуть приоткрыв крышку.

— Материнское сердце не на месте. Загляни к Светлане…

— Загляну. Спи покойно.

И закрыл наконец с большой радостью хрустальный вытрезвительный гроб.

Глава 20 "Мирославушка и лады простоволосые"

В предбаннике с трудом дышалось от густого запаха полыни, которая в пучках висела под низким потолком. Князь Мирослав тоскливо взглянул на тот, что болтался прямо у него над головой, и еще сильнее раскачал его. Сам он сидел прямо на полу между двух русалок, которые подтянули свои подолы так, что светились белые коленки. Князь с ехидной улыбкой шлепнул по коленке ту русалку, что прижималась к его плечу. Мертвая девушка тут же запустила руку ему под рубаху, чтобы достать гребень, который сама туда и уронила, и принялась чесать свой длинный светлый волос:

— Что плетёшь, ответь, девица? — обратилась к ней нараспев вторая русалка, прикладывая голову на левое плечо князя. — Все мы сестры, что стыдиться?

— Не плету, а расплетаю, женихов я приглашаю, — гребень так и мелькал в волосах певуньи. — Со всех изб, со всех дорожек пусть сбегутся на порожек. Живо лапти надевают, не то девку прозевают.

— Что найдут в твоей светёлке? — не унималась вторая, а первая только крепче жалась к князю и чесала теперь уже его волос, приговаривая:

— В шерстяных портах мышонка, в старых лаптях муравья… Поспешайте, господа!

— Не идут… — покачала головой самая маленькая русалка, худенькая, угловатая, совсем еще девочка. Она уместилась в щелке от двери и то и дело привставала на носочки, чтобы стать чуть выше ростом.

— Если будет медлить кто, удар хватит в раз его! — пела тем временем та, что укладывала рядами княжеские кудри. — Нету силы никакой, чтоб вернуть парней домой. Прямиком к моей светёлке пусть несутся вперегонки!

Князь тряхнул головой, и вся русалочья работа пропала даром. Русалка надулась и отвернулась

от князя. Тогда вторая прижалась к нему и с мольбой заглянула в глаза:

— Сыграй для нас, княже…

Мирослав запрокинул голову и почесал затылок о край скамьи. Перед глазами вновь качалась сухая полынь, навевая зевоту.

— Ах, подруженьки мои милые! — выдохнул он тяжело. — Отчего же вы все красивые? Оттого ли вы все красивые, что до времени хоронимые?

Обиженная русалка вытащила из-под лавки гусли и возложила князю на колени. И лишь тронул Мирослав струны, затянула она звонким голосом тоску свою девичью:

— Нам судьбинушкой уготовано по лесам бродить одинокими и манить людей в темны омуты, чтоб забылись те, кем целованы, кем без спроса мы распоясаны, нам друзья теперь только ясени… Нам срывать рукой бело-тонкую мать-крапивушку больно жгучую и сплетать венки подвенечные… Ничего теперь нам не надобно — был б крапивы лист да гребенушка. И любовь твоя, Мирославушка…

И уткнувшись князю в плечо, певунья разрыдалась.

— Ну, будет тебе, будет, Дуняша… — Мирослав вытащил из дрожащих пальцев гребешок и воткнул русалке за ухо. — Перед гостем не позорься…

— Идут! — взвизгнула караульщица и шмыгнула под лавку, только ее и видели. Свернулась там котенком за корзинкой и не видать.

— Да будет тебе, Аксинья! — поднялась с пола вторая русалка и постучала по лавке «туки-тук». — Выходь! Кто на такую, как ты, позарится…

И расхохоталась, но тут же получила по круглому заду гуслями, подхватила их и спрятала под другую лавку, чтобы князю было не дотянуться, не встав.

— Злые вы, девушки, злые… — бросил Мирослав, поднимаясь с пола не за гуслями, а чтобы одернуть рубаху. — Как живые меж собой грызлись, так и мертвые грызетесь… А что делите, самим невдомек.

На последних его словах отворилась дверь, и с низким поклоном в баню вошла Прасковья, прижала дверь спиной, пропуская графа фон Крока, и затворила за трансильванцем дверь.

— Долго ж ждать нам тебя, милостивый государь, пришлось, — выговорил гостю князь.

— Меня задержала нерадивость ваших слуг, — проговорил граф с достоинством, смотря прямо в глаза князю, даже мельком не взглянув на его бледную свиту. — Но княжна прояснила для меня ситуацию, и я не держу на них зла…

— На дочь мою зла не держишь? — без прежней мягкости, но с дежурной улыбкой продолжил Мирослав.

— На дочь вашу зло не держится…