Василий Тёркин
Шрифт:
– Извини, брат, не могу... Оступился... Ломит щиколку...
Он протянул к нему свои небритые щеки, и они поцеловались.
– Скажите, пожалуйста!.. Садись! В наши края...
Слышал!... Рассказывали... Ты, брат, говорят, миллионами ворочаешь... Дай-ка на себя поглядеть...
Тон был возбужденный, но большой радости - видеть товарища - в нем не слышалось... Теркину тон этот показался хлыщеватым и почти нахальным, и он сейчас же решил дать приятелю отпор.
– А ты, - сказал он, оглядывая его в свою очередь, - в почетных обывателях состоишь?
–
– переспросил Зверев и брезгливо повел ртом.
– Обывателями, брат, мещан да посадских зовут.
– Извините, ваше благородие, - ответил Теркин и поглядел на него, как бывало в гимназии, когда он ему приказывал что-нибудь и приговаривал: "ежели не сделаешь, будет тебе лупка генеральная".
Зверев вспомнил этот взгляд, обидчиво усмехнулся и выпятил нижнюю губу.
– А ваше степенство в почетных гражданах состоит?
– Так точно, - ответил в тон Теркин.
– Значит, выплыл!.. А я слыхал как-то... давно еще... будто ты туда попал... в места не столь отдаленные.
– Нет, милый друг, не хочу отнимать ваканций у вашего брата.
– Это как?
Зверев весь выпрямился, и щеки его густо покраснели.
– Да так!.. У вас-то в губернии, - небось знаешь всю историю, - проворовались господа сословные директоры.
– Проворовались! Проворовались!.. Как ты выржаешься!
– Так и выражаюсь. Им прямая дорога по казанскому тракту или на пароходе-барже, под конвоем.
– Не знаю, брат, не знаю!.. Это все газетчики, мерзавцы! Везде они развелись, как клопы.
– Да тебе что же обижаться... Ты ведь к банку не причастен?
– Еще бы!
Лицо Зверева начало подергивать. Теркин поглядел на него пристально и подумал: "наверняка и у тебя рыльце в пуху!"
– Скажи-ка ты мне лучше, любезный друг, есть ли у вас в уезде хоть один крупный землевладелец из живущих по усадьбам, который не зарился бы на жалованье по новой должности, для кого окладишко в две тысячи рублей не был бы привлекателен?.. Небось все пойдут...
– Я не собираюсь.
– А другие?
– Понятное дело, пойдут.
– Даже все мировые судьи, хотя их званию и нанесен, некоторым образом, афронт...
– К чему ты это говоришь?
– А к тому, что вы, господа, все о подъеме своего духа толкуете... Какой же тут подъем, скажи на милость, ежели ни у кого верного дохода в ри тысячи рублей нет?.. И велика приманка - жалованье, какое у меня лоцман получает или мелкий нарядчик!..
– Вон ты как! Очень уж, кажется, зарылся ты в капиталах... Это даже удивительно!
– Зверев начал брызгать слюной.
– Просто непонятно, как ты - Теркин - да в таких делах? Знаешь, брат, пословицу: от службы праведной...
– Не наживешь палаты каменной? Праведником и не выдаю себя; но между нашим братом, разночинцем, и вами, господами, та разница...
– Слыхали! Слыхали!..
– закричал Зверев и замахал руками.
– Уволь от этих рацей!.. Ну, ты в миллионщики лезешь, с чем и поздравляю тебя; нечего, брат, важничать... Нигилизм-то нынче не в моде... Пора и честь знать...
Теркин чуть было не крикнул ему,
– Ладно, - выговорил он с усмешкой, - ваше высокородие волновать не буду... Ведь ты как-никак первая особа в уезде; а я - представитель общества, приобретающего здесь большие лесные угодья. Может, и сам сделаюсь собственником...
– Покупаешь имение? Ты?
– Погляжу!.. А пока Низовьев продает нам всю свою дачу под Заводным.
– Знаю! А Черносошный продает?
– Прямых предложений еще не делал.
– Все ваша компания съест...
– За этим и покупаем, чтобы не давать вашему брату расхитить.
– Тоже нашлись благодетели!
Зверев недосказал, спустил обе ноги с кушетки, поморщился, должно быть от боли, потер себе лысеющий лоб, взглянул боком на Теркина и протянул ему руку.
– Вася!.. Что ж это мы... Больше десяти лет не видались и сейчас перекоряться... Это, брат, не ладно.
– Он поглядел на полуотворенную дверь в следующую комнату.
– Пожалуйста... притвори-ка.
Теркин притворил дверь и, когда сел на свое кресло, подумал:
"Сейчас будет просить взаймы".
XII
– Вася!.. Тебя сам Бог посылает! Спаси!
Зверев взял его руку, и Теркину показалось, что он как будто уж хотел приложиться к ней своими слюнявыми губами.
– Что такое?.. Не пугай!..
Лицо Зверева передернула слезливая гримаса. Глаза покраснели. Он, казалось, готов был расплакаться.
– Скажи толком!
Прежний гимназист "Петька" был перед ним, - все тот же, блудливый и трусливый, точно кот, - испугавшийся вынутого им жребия - насолить учителю Перновскому. Жалости Теркин к нему не почувствовал, хотя дело шло, вероятно, о чем-нибудь поважнее перехвата тысячи рублей.
– Ведь мы товарищи!
– Зверев взглядывал на него красными глазами, уже полными слез.
– Вместе из гимназии выгнаны...
– Ну, об этом тебе бы можно и не упоминать.
– Я тебя не выдавал!.. Ты хочешь сказать, что за меня сцепился с Трошкой... На это твоя добрая воля была!.. Вася! Так не хорошо!.. Не по-товарищески!.. Что тебе стоит? Ты теперь в миллионных делах...
– Чужих, не собственных.
– Спаси!..
– воскликнул Зверев и опустился на кушетку.
– Хапнул нЕшто?
– почти шепотом спросил Теркин.
– Сядь... Расскажи, говорят тебе, толком. Дура голова!
Это товарищеское ругательство: "дура голова" - вылетело у Теркина тем же звуком его превосходства над "Петькой", как бывало в гимназии.
– Что ж ты... пытать меня хочешь?
– хныкающим фальцетом отозвался Зверев, присаживаясь на край кушетки.
– Удовольствие тебе разве доставит - знать всю подноготную? Ты протяни руку, не дай товарищу дойти до... понимаешь, до чего?
– Это все, брат, разводы. Одно дело - беда, другое - залезание в сундук. Я ведь про тебя ничего не знаю... какие у тебя средства были, как ты с ними обошелся, на что проживал и сколько... У родителей-то, кажется, хорошее состояние было?