Василий Тёркин
Шрифт:
– Да, - плаксиво протянул Зверев.
XIII
Мальчик приотворил осторожно дверь и доложил:
– Петр Аполлосович, господин Первач приехали... Спрашивают, здесь ли вот они, - мальчик указал головой на Теркина, - и просят позволения войти.
– Ты его знаешь?
– спросил Теркин Зверева.
– Знаю немного. А у тебя дел/а с ним?
– Пока еще нет. Он - таксатор у Низовьева.
– Эк, приспичило!
Зверев махнул рукой.
– Если не желаешь - я к нему выйду, -
– Они говорят, - добавил мальчик, - что имеют письмо к вам, Петр Аполлосович, от Ивана Захарыча Черносошного.
– Проси!
Мальчик вышел. Протянулось молчание.
Теркин отошел к письменному столу и стал закуривать папиросу. Он делал это всегда в минуты душевного колебания. Спасать Зверева у него не было желания. Даже простой жалости он к нему не почувствовал. Но с кем не может случиться беды или сделки с совестью? Недаром вспомнилась ему Калерия и ее "сиротские" деньги. Только беспутство этого Зверева было чересчур противно. Ведь он два раза запускал руку в сундук. Да и полную ли еще правду рассказал про себя сейчас?..
Зверев вытянулся на кушетке, пригладил рукой волосы, поправил узел шелкового шнура на халате, и брезгливая мина появилась опять на его влажных губах, когда вошел в кабинет таксатор.
Его красивая голова, улыбка, франтоватость - не понравились Теркину.
Первач подошел сначала к хозяину, подал письмо, довольно фамильярно пожал руку и спросил звонким вибрирующим голосом:
– Ногу зашибли?.. Инвалидом?..
И, не дожидаясь ответа, повернулся на каблуке и и скользнул в сторону Теркина.
– Василий Иваныч!.. С приездом... Прошу любить и жаловать... Таксатор Первач. Павел Иларионыч Низовьев только что приехал с пристани. Я от него. Ждет вас к завтраку.
– Очень рад, - ответил суховато Теркин, подавая ему руку.
– Павел Иларионович и меня пригласил... если не буду лишним.
– Почему же...
– Вы уже изволили ознакомиться с дачей?
– Объезжал вчера.
Первач присел к нему, вынул папиросницу и попросил закурить.
Его манеры также не понравились Теркину.
"Из молодых, да ранний", - подумал он и поглядел в сторону Зверева.
Тот прочитывал письмо уже во второй раз. Внезапная краснота его небритых щек показывала, как оно взволновало его.
– Вы, - окликнул он Первача, - прямо из Заводного? Сегодня?
– Вчера к ночи приехал... Иван Захарыч и сам хотел быть, да его что-то задержало.
– Отчего же вы вчера же не доставили мне письма?
– раздраженно спросил Зверев.
– Слишком поздно было, Петр Аполлосович. Не хотел вас беспокоить.
– Напрасно.
– А что такое?
– спросил Теркин, подходя к кушетке.
Взглядом Зверев показал ему, что не хочет говорить при Перваче.
– Такая гадость!.. Не могу двинуться.
– Что-нибудь экстренное? Послать депешу? Я к вашим услугам, - вмешался Первач.
– Не беспокойтесь.
– Не хочу быть лишним... Я свою миссию исполнил.
Обращаясь
– Павел Иларионыч будет ждать вас до часу дня... Имею честь кланяться.
Он пожал руку им обоим и с легким скрипом своих щеголеватых ботинок вышел.
– Вася!
– возбужденно окликнул Зверев и задвигался на кушетке.
– Иван Захарыч Черносошный... просит переговорить с тобою... о продаже его леса и усадьбы с парком... Он мне близкий человек... жалеет меня. Я с тобой хитрить не стану... Ежели продажа состоится, а ему она нужна, он готов поделиться со мною.
– Комиссию предлагает? Куртаж?
– Я не купчишка! Куртажу я не возьму!..
– Не возьмешь?
– протянул Теркин и рассмеялся в нос, что у него выходило резко и чего он сам в себе не любил.
– Не смей надо мной издеваться, Васька!
– вдруг закричал Зверев, весь пылающий.
– Человек всю душу перед тобой вылил... А ты вон как!.. Кровь-то сказалась!.. Недаром, должно быть...
Губы Зверева стали брызгать слюной. Позорящее слово, какое бросали Теркину в гимназии, могло прозвучать.
– Что недаром?
– строго перебил Теркин и пододвинулся вплоть к кушетке.
– Слушай, Петька! В твоем положении нечего фордыбачить и барские окрики давать. Я - подкидыш, незаконный сын какой-нибудь солдатки или раскольничьей девки - ты ведь этим желал меня унизить? Мне, стало, и Бог простит, коли я всякими правдами и неправдами кубышку себе здоровую сколочу... Однако, брат, с совестью я хочу в ладах быть: от нее никуда не уйдешь. Ты мне сейчас исповедовался?.. В двух растратах повинился? Я не просил тебя; твоя добрая воля была. Изволь, и я тебе кое в чем повинюсь.
– Не надо мне! Не интересуюсь!..
– Нет, выслушай!
– Теркин присел на край кушетки.
– И я два года тому назад раздобылся деньгами, которые и совсем мог себе присвоить без отдачи, зная, что эти деньги, по закону и по совести, не принадлежат тому, кто мне их ссудил. Вот и все... Выдал я на них документ. Как это по-вашему, по-нынешнему, выходит? Дело, кажись, самое чистое. А оно меня стало так мозжить, что я без надобности повинился в нем, не совладав с совестью... Очистил себя, раньше срока отдал эти деньги. И вот до сих пор меня нет-нет, да и всколыхнет, как подумаю, что этот самый заем дал мне ход; от него я в два года стал коли не миллионщиком, каким ты меня считаешь, так человеком в больших делах.
– Поэтому ты и рад, что можешь меня, человека благородного, придавить бревном?
– взвизгнул Зверев.
– Не мели вздору!
– глухо оборвал его Теркин. Из-за чего я тебя стану спасать?.. Чтобы ты в третий раз растрату произвел?.. Будь у меня сейчас свободных сорок тысяч - я бы тебе копейки не дал, слышишь: копейки! Вы все бесстыдно изворовались, и товарищество на вере у вас завелось для укрывательства приятельских хищений!.. Честно, мол, благородно!.. Вместо того чтобы тебя прокурору выдать, за тебя вносят! Из каких денег? Из банковских!.. У разночинца взять? Ха-ха!