Василий Тёркин
Шрифт:
– Больно уж поздно, - обратился к нему пассажир
в теплой чуйке, подсевший к нему незадолго перед
тем.
– Никак, часов десять?
Теркин вынул часы, зажег спичку и поглядел.
– Четверть одиннадцатого.
– А нам еще добрых три, коли не четыре, версты
до Кладенца.
– Вы сами оттуда будете?
– Оттуда, господин.
– По торговой части?
По говору он узнал тамошнего уроженца. Пассажир был сухопарый, небольшого роста, с бородкой, в картузе, надетом
Теркин повторил вопрос.
– Нешт/о! Бакалеей займаемся!
– За товарцем к Макарию небось ездили?
– Поздненько угодил-то. Армяне совсем расторговались... Которая бакалея осталась в цене... Да заминка у меня вышла... И хворал маленько... Ну, и опоздал.
– Вы уроженец тамошний, кладенецкий?
Лицо торговца он хорошо мог разглядеть вблизи;
но оно ему никого не напоминало.
– Мы коренные, тутошние.
– Из бывших графских?
– Да, из графских. А вы, господин, наше село, чай,
знаете?
– Немножко.
– И теперь туды же?
– Туды.
– У кого же остановитесь? У знакомца?
– На постоялом.
– Чернота у нас на постоялых-то дворах.
– Кочнев держит по-прежнему?
Торговец вгляделся в Теркина, но не узнал его.
– Кочнев?
– переспросил он.
– Давно уж приказал долго жить. Зятья его... народ шалый... Совсем распустили дело... Прежде и господам не обидно было въехать, а ноне - зазорно будет. Только базарами держится.
Торговец говорил слабым голосом, очень искренно и серьезно.
– Где-ни6удь притулюсь. Я всего-то на два дня.
– Номера есть, господин.
– Настоящие номера?
– Как следует... С третьего года. Малыш/ова, против Мар/инцева трактира. Около базарных рядов. Или вы еще не бывали у нас николи?
– Как не бывать. И трактир этот помню; только против него лавки были, кажется.
– Точно. Допрежь торговали. Теперича целый этаж возведен. Тоже спервоначалу трактир был. Номера уж... никак, четвертый год. Вот к пристани-то пристанем, так вы прикажите крикнуть извозчика Николая. Наверняка дожидается парохода... У него долгуша... И малый толковый, не охальник. Доставит вас прямо к Малыш/ову.
Все это было сказано очень заботливо.
"Добряк, - подумал Теркин, - даром что базарный торгаш. Может, раскольник?"
– Вы по молельне будете?
– спросил он.
– Я-то? Нет, господин, мы - православные.
– Кто же у вас старшиной? Все тот же?.. Как бишь он прозывался?
Теркин нарочно не хотел произнести имени старшины Малмыжского.
– Сунгуров.
– А Малмыжский?
– не утерпел Теркин.
– Он давно ушел из старшин... Скупщиком стал.
– Каким?
– Да всяким. И у кустарей... сундуки скупает, и ножевой товар... Зимой хлебом промышляет,
– Разжился, стало быть?
– Как не разжиться... И в старшинах-то лапу запускал в обчественный сундук. Мало ли народу оговорил!.. И на поселение посылал... Первого - Теркина, Ивана Прокофьича. Обчественник был... Таких ноне не видать чтой-то...
– А вы Ивана Прокофьича знавали?
– спросил Теркин, сдерживая волнение.
– Как не знавать. Старик - настоящий радетель был за мирской интерес. Царствие ему Небесное!
Теркин почувствовал, что к глазам его подступают слезы. Но он не хотел объявлять, как ему доводился Иван Прокофьич.
Торговец приподнялся.
– Вот, господин... Попомните: извозчик Николай... Так и скажите - к Малыш/ову. Время и за кладью присмотреть. Вон и Кладенец наш... видите обрыв-то... темнеется... за монастырем...
– Спасибо вам!
– выговорил Теркин и сам встал.
– Так вы в рядах торгуете, по базарным дням?
– У меня и на неделе лавочка не запирается.
– А по фамилии как?
– Енгалеев.
– Попомним!
Скромненько удалился торговец, запахиваясь в ваточную чуйку, и еще глубже надвинул на уши картуз.
Пароход дал протяжный свисток. Пристани еще не было видно; но Теркин распознавал ее привычным глазом судопромышленника. Над полосой прибрежья круто поднимались обрывы. По горе вдоль главной улицы кое-где мелькали огоньки. Для села было уже поздно.
С собою Теркин захватил только маленький чемоданчик да узел из пледа. Даже дорожной подушки с ним не было. Когда пароход причалил, он отдал свой багаж матросу и сказал ему, чтобы позвал сейчас извозчика Николая.
Сколько он помнил, десять лет назад в Кладенце еще не было постоянных извозчиков даже и на пристанях.
– Николай!
– гаркнул матрос.
– Здесь, - откликнулся негромкий старый голос.
Темнота стала немного редеть. В двух шагах от того места, где кончались мостки, разглядел он лошадь светлой масти и долгушу в виде дрог, с широким сиденьем на обе стороны.
– Пожалуйте, батюшка.
Подсаживал его на долгушу рослый мужик в короткой поддевке и в шапке, - кажется, уже седой.
– Ты Николай будешь?
– спросил Теркин.
– Николай, кормилец, Николай.
– Вези меня к Малыш/овым.
– В номера?
– Против трактира. Мне сказывали, там есть хорошие комнаты.
– Есть-то есть, а как быдто переделка у них идет... Все едино, поедем.
Поехали. С мягкой вначале дороги долгуша попала на бревенчатую мостовую улицы, шедшей круто в гору между рядами лавок с навесами и галерейками. Теркин вглядывался в них, и у него в груди точно слегка саднило. Самый запах лавок узнавал он - смесь рогож, дегтя, мучных лабазов и кожи. Он был ему приятен.