Василий Тёркин
Шрифт:
Настоятель сдержал себя и спросил:
– Коли вам желательно ознакомиться с нашими посильными трудами, я с великой радостью... У меня и к печати приготовлено кое-что для губернских ведомостей. Ежели угодно, так я велю позвать отца эконома: отец-то казначей должен по делу маленько отлучиться.
– Вы не беспокойтесь, - перебил Теркин, - я к вам еще заверну... завтра утром.
– А спервоначалу желаете... праху родителей поклониться... панихидку отслужить?
– Они не здесь лежат, - ответил Теркин.
– Отец после ссылки выселился отсюда.
– И домик свой оставил. Продал, что ли?
– Да, он у него давно был собственный, еще при
– А теперь кто им владеет?
– Не знаю, право, в точности.
– Так вам надо первым делом к Мохову, Никандру Саввичу. Его дом не изволите знать где?
– Нет, не знаю. За мной сюда извозчик заедет... Николаем зовут.
– Он довезет. А во всяком случае отец эконом вам укажет. Вот я сейчас спосылаю за ним. У него досуг найдется. К Мохову первым делом. Он вас к себе перетащит, коли моей кельей не угодно будет воспользоваться... И в училище, и в земскую больницу он вас свезет.
– С раскольничьей молельной вы, разумеется, не находитесь в сношениях?
– Она нас чурается, а не мы ее. Однако с попечителем ее - слыхали, чай, на ярмарке - с богатеем Кашедаевым, встречались и беседовали... Он им и богадельню возвел на дворе молельни. Если поинтересуетесь, отец эконом познакомит вас с миссионером из бывших старообрядцев; поди, он еще не уехал вверх по Волге на собеседование... Проще к становому заехать: он вам даст от себя рекомендацию к одному из начетчиков. Они с полицией нынче в ладах живут, - прибавил настоятель, тонко усмехнувшись.
– А распри в крестьянском обществе все по-прежнему?
– спросил Теркин и поднялся со стула.
– Все те же междоусобия. Одни гнут на городовое положение - и во главе их Никандр Саввич. Он вам все расскажет обстоятельно.
– Ссудосберегательное товарищество рухнуло?
– Давным-давно. Только одна пущая смута и плутовство великое вышли. И хороший молодой человек из-за этого дела загубил себя.
Теркин сейчас же вспомнил и спросил:
– Тот? Аршаулов? Почтмейстера сын?
– Он, он! Сколько лет, - настоятель сразу понизил тон, - сидел в заточении и провел в ссылке, да и теперь находится под присмотром, в бедственном положении.
– Где?
– Здесь, никак! Мать - старуха, должно, имеет в Кладенце пенсию ничтожную. Вымолила у начальства сюда его, знаете, на место жительства перевести. Так ведь пить-есть надо, а у него, слыхал я, чахотка. Какой же работой, да еще здесь, в селе, может он заняться? Уроки давать некому, да он, поди, еле жив.
Глаза Теркина возбужденно замигали.
– Где же мог бы я, отец настоятель, справиться о нем? Судьба его достойна сострадания!
– Где?
– протянул настоятель.
– Да первым делом у станового. Ведь это его подначальная команда - такие-то но обстоятельный. Фамилия - Вифанский, Мартирий Павлович.
– Из духовного звания?
– Весьма!
– Настоятель подмигнул.
– Сейчас и по говору увидите. Из здешних же заволжских палестин. Так я сейчас распоряжусь, Василий Иваныч.
Настоятель подошел к двери в гостиную и крикнул:
– Отец казначей!.. повремените еще маленько.
Потом он послал служку за экономом.
– Вот и ваш извозчик!
– он указал Теркину в окно на двор, куда въехал Николай на своей долгуше.
XXXIII
– А где твой двор, Николай?
Извозчик попросил у седока позволения заехать домой "попоить лошадку". Они уже побывали в разных местах и отца эконома подвезли обратно к монастырю.
– Вон на самой
– ответил Николай, указывая кнутом.
– Ладно, над нами не каплет.
Побывали они с отцом экономом, тихим стариком из простого звания, сначала в образцовом училище и в земской больнице, потом заехали на квартиру станового. Его не оказалось дома: куда-то отлучился, на селе; но к обеду должен был вернуться; оставили у него записочку от отца настоятеля. Заехали к Мохову. Тот тоже уехал на пристань. Предлагал эконом побывать и у миссионера, коли желательно насчет раскола побеседовать, но Теркин отложил это до другого раза. Ему захотелось остаться одному, да и монаху пора было к трапезе. От монастыря спустились они к тому проулку, где стоял двор Ивана Прокофьича. На перекрестке Теркин сошел с долгуши и сказал Николаю, чтобы он подождал его около номеров Малыш/ова, а сам он дойдет туда пешком. Сердце у него заекало в груди, когда он стал спускаться по проулку... Вот забор вдоль сада одного раскольника, богатого торговца, с домом на дворе. Тот же мезонин выглядывает из-за лип сада, только крыша зеленая, а не буро-красная, какою прежде была. Дорога врезалась в пригорок, и два порядка, справа и слева, поднимаются над нею. Избенки все больше в три окна, кое-где в пять, старые, еще "допожарные", как здесь называют. Эта возвышенная часть Кладенца и есть та "Полонная", где, по толкованию отца настоятеля, селились взятые "в полон" инородцы - мордва, черемисы, камские и волжские болгары. Теркину вспомнились лицо, рост и вся посадка Ивана Прокофьича; они выплыли перед ним до такой степени ярко, точно он смотрит на него на расстоянии двух аршин. Было в нем, в его неправильных чертах, пожалуй, что-то инородческое, не коренное русское. Может, и пылкий свой нрав он унаследовал от какого-нибудь предка, жившего в лесах и пещерах еще при Александре Невском или Юрии Всеволодовиче, князе кладенецком.
И жалость к старику разлилась по нем, - жалость и сознание своей собственной дрянности. Разве Иван Прокофьич способен был пойти на такие сделки с совестью, на какие он пошел?.. И если он теперь отделался от срама - от денег Калерии, все-таки он на них в один год расширил свой кредит, пошел еще сильнее в гору. А старик его не знал никакой жадности, еле пробивался грошовым спичечным заведением, поддерживал бедняков, впал сам в бедность: если б не сын, кончил бы нищетой, и даже перед смертью так же радел о своих "однообщественниках".
Еще два-три двора - и справа должен был показаться продолговатый сарайчик, где помещалось заведение с узкими оконцами... Не доходя был частокол с проделанной в нем лазейкой. Туда ему мальчишкой случалось проникать за подсолнухами. Вот и частокол, только он теперь смотрит исправнее, лазейки нет.
Этот ли сарайчик? Должен быть он... Места занимает он столько же, только окна не такие и крыша другая, приподнята против прежнего. Однако старые крепкие бревна сруба те же, это сейчас видно. Домик в три окна, как и был, только опять крыша другая, площе, больше на городской фасон, и ворота совсем новые, из хорошего теса, с навесом и резьбой. Им, судя по цвету леса, не будет и пяти лет. Улица стояла пустая. Не у кого было спросить: чей это теперь двор? Он помнил, что Иван Прокофьич продал его какому-то мужику из деревни Рассадино, по старой костромской дороге, верстах в десяти от Кладенца, и продешевил, как всегда. Тот мужичок хотел тоже наладить тут какое-то заведеньице, кажется, кислощейное, для продажи на базарах квасу и кислых щей, вместе с ореховой "збоиной" и пареной грушей.