Василий Тёркин

Боборыкин Петр Дмитриевич

В руке он держал распечатанную записку с карточкой.

– Весьма рад... Василий Иваныч?
– вопросительно выговорил он и протянул руку так, что Теркину неловко сделалось поцеловать, - видимо, настоятель на это и не рассчитывал, - он только пожал ее.

– Не угодно ли сюда? Чайку не прикажете ли?

На огромном диване, с обивкой из волосяной материи, сидела женщина, лет за тридцать, некрасивая, жирная, гладко причесанная, в розовой распашной блузе, и приподнялась вместе с ражим монахом, тоже в подряснике,

с огромной шапкой волнистых русых волос.

– Милости прошу... Позвольте познакомить... Отец-казначей нашей обители. А это - племянница моя, супруга отца благочинного в селе Свербееве.

Попадья первая протянула через стол с самоваром широкую ладонь и подала ее Теркину ребром.

– Очень приятно, - выговорила она развязно и тотчас же опустилась на диван.

Казначей крепко пожал руку Теркина и поглядел на него как-то особенно весело.

– Изволили сегодняшнего числа на пароходе прибежать?
– спросил он маслянистым, приятным баритоном.

– Нет, вчера вечером, поздно угодил, - ответил Теркин, впадая в местный говор.

– Вот сюда, присядьте!
– усаживал его настоятель.
– Чайку?.. Пелагея Ивановна... Предложите им.

– С моим удовольствием, - отозвалась попадья и спросила Теркина, как он желал: покрепче или послабее.

– На собственном пароходе изволили прибыть?
– спросил приветливо настоятель, садясь около гостя, на краю дивана; взял в руки блюдечко, потом пояснил остальным: - Василий Иваныч - хозяин парохода "Батрак", в том же товариществе... знаете, отец казначей... мы еще на ярмарку бежали... на одном... кажется, "Бирюч" прозывается... прошлым годом?

– Как же!.. Еще капитан - такой душевный человек... даром что побывал в тундрах Севера!..

Казначей подмигнул и засмеялся.

Земец, знакомый Теркина, выдал его: прописал в своем письме, что он - пароходчик. Теркину не хотелось до поры до времени выставляться, да и не с тем он шел сюда, в келью игумена. Он мечтал совсем о другой беседе: с глазу на глаз, где ему легко бы было излить то, что его погнало в родное село. А так, сразу, он попадал на зарубку самых заурядных обывательских разговоров... Он даже начал чуть заметно краснеть.

– Наш знакомец, - заговорил еще бойчее настоятель, - извещает меня про одно дело, касающееся обители, - он повел головою в сторону казначея, - и всячески обнадеживает насчет нашего ходатайства в губернской управе по вопросу о субсидии для училища.
– Казначей крякнул.
– Вдвое лестно было познакомиться!
– Настоятель повернулся к гостю, указывая на него рукой, прибавил опять в сторону казначея: - Им желательно было и нашу обитель посетить.

Настоятель выражался очень свободно; подвижность и тон речи показывали в нем очень бывалого человека, не без книжного образования.

– Где же изволили остановиться и надолго ли?- спросил

казначей, допил чай и покрыл чашкой блюдечко, низом вверх.

Теркин рассказал, как он вчера искал ночлега.

– Да почему же вы, Василий Иванович, ко мне прямо не въехали?.. Знакомец ваш даже и говорит в письме своем, чтобы вам оказать гостеприимство.

– Поздно было, отец настоятель, не хотел вас беспокоить.

– Сколько же деньков еще пробудете у нас?
– спросил казначей.

– Как придется... Денька два-три.

– По делам?

На вопрос казначея Теркин не сразу ответил. Он не хотел скрывать дольше, что он здешний, кладенецкий, приемыш Ивана Прокофьича Теркина. Ему показалось, что настоятель раза два взглянул на него так, как будто ему фамилия его была известна, может, и все его прошедшее, вместе с историей его отца.

В монастыре у обедни он в детстве не бывал; если и брали его - он не помнит. Гимназистом наверно не заглядывал сюда; а потом протекло десять лет - Кладенец совсем перестал существовать для него. Он не слыхал, давно ли этот настоятель правит здешним монастырем и мог ли он лично знать Ивана Прокофьича.

– Дел у меня нет в Кладенце, - тихо начал он и поглядел на обоих монахов.
– Это моя родина, и я ее по разным причинам упустил из виду.

– Так, значит, я не ошибся!
– возбужденно сказал настоятель.
– Ваша фамилия сейчас мне напомнила... Вот отец казначей здесь внове, а я больше пятнадцати лет живу в обители. Прежде здешние дела и междоусобия чаще до меня доходили. Да и до сих пор я имею сношения с местными властями и крестьянскими н/абольшими... Так вы будете Теркина... как бишь его звали... Иван Прокофьич, никак... если не ошибаюсь?..

– Приемный его сын, - вымолвил Теркин и опять поглядел на обоих монахов.

В узких серых глазах настоятеля промелькнула усмешка тонкого человека, который не стал бы первый расспрашивать об этом гостя, касаться его крестьянского рода.

– Все же похвально, - настоятель кивнул опять головой в сторону казначея, - с родиной своей не прерывать связи, ежели Богу угодно вывести на торную дорогу честных стяжаний и благ земных!
– И, не выдержав тона этих слов, настоятель наклонился к гостю и договорил потише: - Про одиссею Ивана Прокофьича много наслышан...

"Знаешь небось, что меня высекли в приказе", - подумал Теркин, но тотчас же устыдился этой тревоги и сказал спокойно и мягко:

– Он свою жизнь прожил без пятна.

Казначей встал, поблагодарил попадью за чай и, наклонивши голову к настоятелю, спросил:

– Не попозднее ли зайти?

– Побудьте с Пелагеей Ивановной, а мы с дорогим гостем побеседуем маленько... Василий Иваныч! Не соблаговолите ли пожаловать ко мне, туда... Пелагея Ивановна, чай-то гостю пришлите в кабинет, с Митюнькой.