Василий Тёркин
Шрифт:
Поднялись на площадку, повернули влево. Пошли и каменные дома купеческой постройки. Въехали в узковатую немощеную улицу.
– Вот, кормилец, и Малыш/овы.
Теркин оглянулся направо и налево на оба двухэтажные дома. В левом внизу светился огонь. Это был трактир. "Номера" стояли совсем темные.
XXIX
Долго стучал Николай в дверь. Никто не откликался. И наверху и внизу - везде было темно.
– Не слышат, окаянные!
–
– отозвался Теркин.
И ему стало немного совестно: он, такой же мужик родом, как и этот уже пожилой извозчик, а сидит себе барином в долгуше и заставляет будить народ и добывать себе ночлег.
Раздались шаги за входной дверью. Кто-то спросонок шлепал босыми ногами по сеням, а потом долго не мог отомкнуть засова.
– Номер покажи! Барина привез, - сказал Николай громким шепотом.
– К нам нельзя, - сонно пробормотал малый, в одной рубахе и портках.
– Почему нельзя?
– спросил Теркин с долгуши.
– Переделка идет... Малари работают.
– Ни одной комнаты нет?
– Ни одной, ваше благородие.
– А внизу?
– Внизу хозяева и молодцовские.
Николай подошел к долгуше и, нагнувшись к Теркину, заботливо выговорил:
– Незадача!
– Да ты послушай, - шепотом сказал Теркин, они, может, по старой вере... не пускают незнакомых?
– Церковные они... Один-то ктитором у Николы- чудотворца... А значит, переделка. Мне и невдомек... Сюды я давненько не возил никого.
– На нет и суда нет.
Половой стоял у полуотворенной двери и громко зевал.
– И завтра не будет комнаты?
– крикнул ему Теркин.
– Не управятся!
Дверь захлопнулась. Седок и извозчик остались одни посреди улицы.
– А вон там?
– указал Теркин на трактир, где все еще светился огонь внизу, должно быть, в буфетной.
– Сбегаю.
Николай побежал и тотчас же вернулся. Туда буфетчик не пустил, говорил: свободной комнаты нет, а с раннего утра приходят там пить чай.
– Где же ночевать-то, дяденька?
– весело спросил Теркин.
– У нас со старухой чистой горницы нет, господин... А то бы я с моим удовольствием...
Николай помолчал.
– Одно, теперича, к Устюжкову в трактир... вон на въезде... Проезжали давеча... Там авось пустят.
– Ну, к Устюжкову так к Устюжкову.
Теркин вспомнил, что трактир этот только что отделали, когда он был последний год в гимназии. Но в него он не попадал: отец не желал, чтобы он баловался по "заведениям"; да вдобавок там и бильярда не поставили; а он только и любил что бильярд.
Повернули, проехали опять всю улицу и остановились у спуска, где начинается бревенчатая мостовая.
И там все тоже спало. Не скоро отперли им. Половой,
– Больше нет комнат?
– Нет, господин... И эту так только, в одолжение вашей милости. Номеров у нас не полагается.
Половой помоложе, в красной рубахе и с растрепанной рыжеватой головой, жмурился от света сальной свечи и почесывался.
– Сюды вещи тащить?
– спросил Николай.
– Лучше, батюшка, не найдете нигде.
– Тащи сюда!
Когда извозчик внес вещи, получил за езду, условился завтра наведаться, не нужна ли будет лошадь, и ушел вместе со старшим половым, Теркин осмотрел комнату и задумался.
– Как же я спать-то буду?
– вслух подумал он.
Половой в красной рубахе стоял, взявшись за ручку двери, и посматривал на приезжего подслеповато и крайне равнодушно.
– Вот же на диване.
– А белья нет?
– Какое же белье?.. Хозяева спят, а у нас, изволите знать, какое же белье: на войлоках спим.
– И подушки не добудешь, милый человек?
– Нешто свою.
– Пожалуйста!
– стал уже тревожнее просить Теркин.
– Видишь сам, и валька нет на диване, на что же голову-то я прислоню?
– Это точно...
Красная рубаха удалилась, а Теркин прошелся по комнате с желтыми обоями и двумя картинками. Духота стояла в ней ужасная, точно это был жаркий предбанник.
Он подошел к окну и широко растворил его.
Холодок сентябрьской ночи пахнул из темноты вместе с какой-то вонью. Он должен был тотчас закрыть окно и брезгливо оглядел еще комнату. Ему уже мерещились по углам черные тараканы и прусаки. В ободранном диване наверно миллионы клопов. Но всего больше раздражали его духота и жар. Вероятно, комната приходилась над кухней и русской печью. Запахи сора, смазных сапог, помоев и табака-махорки проникали через сенцы из других комнат трактира.
Точно его привели на съезжую для ночевки и втолкнули в кутузку. Лучше бы извозчик Николай повез его к себе или в простой постоялый двор, где водится холодная чистая светлица.
"Чистая?" Чего захотел. У православных чистоты не водится; раскольники - у тех чисто - не пустят к себе.
Вернулся половой и принес подушку, ситцевую, засаленную от долгого спанья.
– Вот, господин, свою небольшую, коли не побрезгуете.
Теркин оглядел ее со всех сторон, боясь увидать некоторых насекомых.