Вчерашняя быль
Шрифт:
Маня два раза плакала, Петя угрюмо грыз ногти, Суров сосредоточенно молчал, изредка прерывая молчание желчными речами.
Кротов передал общее убеждение, что если не всех, то Холину, наверное, помилуют.
– - Все ее жалеют!
– - прибавил он.
– - Ну, это у вас, в тюрьме, -- сказал Суров, а там -- выше -- руководятся иными соображениями. Тьфу! Какие там соображения, я думаю, все это от состояния чьего-нибудь желудка зависит.
В эти дни, в которые решалась судьба приговоренных, словно
Утвердят приговор или помилуют, и Кротову казалось порою, что это решение так близко касается его, словно готовят петлю на шею его дочери или сына.
Всех охватило волнение. Ночью Маня вскрикивала и стонала; жена беспокойно ворочалась и вдруг просыпалась и окрикивала его:
– - Ты не спишь?
– - Нет!
– - Как ты думаешь, помилуют их?
– - Не знаю...
Суров не спал третью ночь. Он уходил из дому, а потом, осторожно вернувшись через кухню, сидел до рассвета перед раскрытой печкой и курил папиросу за папиросой. Лицо его осунулось, черты заострились, глаза горели лихорадочным блеском,
Это же напряженное состояние чувствовалось и в тюрьме.
Начальник ходил все время с нахмуренным, озабоченным лицом; помощники, особенно дежурные, были нервно настроены; даже старшие и младшие надзиратели стали серьезны и пасмурны. Игра в шашки на время прекратилась, и врач Честовский теперь каждое утро появлялся в дежурной и, поздоровавшись со всеми, неизменно спрашивал:
– - Нет еще?
– - Нет, -- отвечал ему кто-нибудь, и затем начинались тяжелые для Кротова разговоры о мерзких подробностях.
– - Дмитрий Иванович палача нашел!
– - известил однажды дежурный.
– - Каторжный?
– - Какой, аматер нашелся, по профессии мясник! На 4 месяца за кражу посажен. Сам вызвался.
– - Надо будет с ним поторговаться, -- сказал пухлый Прокрутов, -- хочу веревку купить...
– - Аматер -- это опасно. В этом деле и уменье нужно, -- озабоченно сказал Честовский, -- можно по неопытности и на 10 минут затянуть всю историю.
– - Да неужели?
– - воскликнул дежурный.
– - Как же, видите ли в чем дело...
– - и Честовский, с самодовольной улыбкой, стал объяснять сущность смерти через повышение.
Кротов поспешно вышел из комнаты.
В госпитале он оправился.
– - Ничего насчет их неизвестно?
– - нервно спрашивал у него фельдшер.
– - Ничего еще, -- отвечал Кротов.
Этот Салазкин с пестрым галстуком, с пошлым фатовским лицом оказался душевнее и человечнее многих других.
Раз он дрогнувшим голосом сказал Кротову:
– - Я ни за что туда не пойду. Пусть откажут!
– - Людвиг Сигизмундович будет за нас, -- ответил Кротов.
Шел уже третий день.
Когда Кротов возвращался домой, на полдороге его встретил Суров.
– - Что?
– -
Они пошли домой.
– - Что же они-то переживают!
– - глухо проговорил Суров и вдруг остановился.
– - Не могу я на людях быть. Ты иди, а я еще погуляю, -- и, повернувшись, он быстро пошел по улице.
Кротов не удивлялся его состоянию.
Если волнуются они, если волнуются даже в тюрьме, как же волноваться Сурову, который, быть может, даже лично знал их.
– - Что с ими будет, барин?
– - спросила его горничная, отворяя дверь.
– - Неизвестно еще...
– - Ну, что?
– - в один голос спросили жена и дети.
– - Ничего неизвестно!
– - Господи, да какая же это пытка!
– - всплеснув руками, воскликнула жена Кротова.
Только на четвертые сутки пришло решение.
Кротов, едва переступив порог тюремной калитки, как-то сразу почувствовал это. На лицах, в атмосфере, на грязных кирпичных стенах вдруг отразилось что-то неуловимое, жуткое, и веяло на каждого таким холодом, что все говорили, понизив голос, и ходили, сдерживая топот каблуков.
В дежурной все были в сборе, даже редко появляющийся заведующий хозяйством. Он только что окончил разговор с начальником и собирался уходить, говоря:
– - Понятно, на втором дворе, за банею...
– - Да, да, вот!
– - кивая головой, озабоченно повторял начальник, и обернулся к дежурному: -- Передайте Бахрушину, чтобы в камеру 43 каждый день бутылку водки давали. Я разрешаю.
– - Слушаю-с.
Начальник вышел, на ходу поздоровавшись с Кротовым, а Виноградов, закурив папиросу, сказал:
– - А пари я выиграл, всех четырех.
– - И ее?
– - воскликнул Кротов.
Виноградов кивнул.
Вошел Честовский, с довольным видом потирая руки.
– - Всех в один день?
– - спросил он.
– - Гуртом!
– - ответил Свирбеев.
– - Когда?
– - Неизвестно еще. Вероятно, послезавтра, -- отозвался дежурный.
Кротов выбежал из комнаты. Голова его кружилась, он чувствовал озноб во всем теле.
Пройдя в госпиталь, он не мог разобрать, что говорил ему Салазкин, не мог вникнуть в жалобы больных и, обессиленный, вернулся в аптеку.
– - Я не могу сегодня, -- сказал он фельдшеру, -- вы уж как-нибудь устройте сами, Кузьма Никифорович.
– - А кто может?
– - угрюмо отозвался Салазкин и прибавил: -- Я, Глеб Степанович, совсем отсюда уйду. После такого случая...
Кротов протянул ему руку и крепко пожал ее.
Он вышел из тюрьмы и хотел объехать своих пациентов, но почувствовал полную невозможность сделать это и пошел домой. Почти в дверях его встретил Суров.
– - Я тебя в окошко увидал. Ну, что?
– - Утвердили, -- тихо ответил Кротов, -- всех.