Вечное дерево
Шрифт:
у него есть основания сомневаться в бригадирских и воспитательских способностях Степана Степановича: дело-то пока идет плохо, мальчишки-то брак выдали...
Нина Владимировна встретила его хмуро. И по тому, как взлетели брови, Степан Степанович понял: предстоит неприятный разговор.
Он еще попробовал оттянуть время, зашел в ванную комнату, долго мылся. Но это не помогло.
Нина Владимировна сидела за столом и ждала его выхода.
– Ты действительно бегаешь по заводу вдогонку за мальчишками? спросила она, глядя на Степана Степановича исподлобья.
Он
– Я тебя спрашиваю.
– Да. Было.
Степан Степанович ожидал крика, обычной вспышки, упреков и оскорбительных слов. Но Нина Владимировна сказала необычно сдержанно, почти шепотом:
– Что же это? За что семью позоришь?
Этот ее полушепот подействовал на него сильнее всякого крика, он был как бы новым оружием, против которого Степан Степанович не нашел еще защиты.
Он не понимал, что такое произошло и что могло так обидеть ее.
А произошло вот что. Сначала Нина Владимировна надеялась, что вся эта блажь с работой на заводе пройдет, муж сам убедится в бессмысленности своей затеи.
Затем она увидела, что это надолго, что он упорствует, и смирилась, как смиряются с недугом больного человека. Ее внимание переключилось на Журку, на его судьбу. Она все предпринимала, что было в ее силах, чтобы образумить сына. Это никак не удавалось. Неизвестная сила влекла его на завод. Против этой силы
Нина Владимировна была бессильна, как перед стихией.
Она понимала только одно: стихия отнимает от нее ребенка и она ничем не может спасти его. Впервые в жизни она была такой слабой и немощной. Впервые сын не слушался ее, не поддавался ее влиянию. Если бы это случилось не сразу, если бы отдаление происходило постепенно и не на ее глазах, Нина Владимировна не терзалась бы так мучительно, как терзалась теперь. Она видела, что сын, отдаляясь от нее, приближается к отцу.
А отец чудит. Через Инессу Аркадьевну Нина Владимировна знала о каждом его шаге. Инесса Аркадьевна рассказывала ей обо всем будто бы с сочувствием, с желанием облегчить ее состояние, но Нина Владимировна улавливала злорадство в ее словах. И это больше всего действовало на Нину Владимировну. За годы жизни в гарнизонах она привыкла к победам, к своему превосходству над другими дамами и потому сейчас болезненно переживала эти удары. И главное, от кого? От своей основной и последней конкурентки.
Нина Владимировна утешалась одним. Муж Инессы Аркадьевны Самофал все чаще пил, все сильнее на виду у всех опускался. И потому она могла таким же мнимым сочувствием платить Инессе Аркадьевне, высказывать с неискренним вздохом сожаления по поводу Ивана Дмитриевича. Получалась ничья.
Но сегодня произошло событие, резко переменившее обстановку. Ивана Дмитриевича по решению партийной организации чуть ли не силой увезли на специальное лечение. Узнав про это, Нина Владимировна пошла к своей конкурентке, чтобы высказать сожаление. Но Инесса Аркадьевна на этот раз встретила ее непривычно
– Да, мужья!.. Они не радуют нас. Ваш-то как опозорился. За мальчишками по цехам гоняется. Весь завод смеется.
Это сказано было в лоб, без привычных словесноулыбчатых прикрытий, и потому страшно поразило Нину Владимировну. Она почувствовала себя униженной, оскорбленной и опозоренной...
– Так что же я все-таки делаю?-прервал Степан Степанович затянувшуюся паузу.
– Позоришь нас... По-зо-ришь... Инесса Аркадьевна...
– Наплюй ты на нее. Известная мещанка.
Нина Владимировна заплакала, но опять-таки не так, как всегда, а молча, без рыданий и выкриков. Слезы текли по щекам, и она не вытирала их.
Степан Степанович растерялся.
– Ну, все это не так... Она извращает, сгущает краски...
– Я уеду,-прошептала Нина Владимировна.- Возьму Иринку и уеду. К маме уеду.
– Подумай. Ты уже не раз принимала подобные решения. Вспомни, чем это кончалось.
Плечи у Нины Владимировны задрожали, и она зарыдала.
Чтобы не дать волю нарастающей злости, Степан Степанович встал и пошел из дому.
* * *
– Ай, дорогой! А я к тебе как раз. Принимаешь гостя?
Степан Степанович был настолько расстроен ссорой
с женой и настолько ему сейчас было все безразлично,
что ответил неприветливо:
– Нет, потому что сам как гость.
Он покосился на растерявшегося Дунаянца, взял себя в руки, поправился:
– В парк иду. Составь компанию.
Дунаянц пошел рядом. Он сразу понял, что у Степана Степановича неприятности в доме, что ему сейчас ни до чего, и не решился говорить.
– Извини, - после долгой паузы сказал Степан Степанович.
– Ничего. Бывает, дорогой. Бывает.
Прошел дождь. Тотчас утих ветер. Выглянуло солнце, и все подобрело, потеплело, посветлело вокруг. Вновь наступило лето. Утром осень- вечером лето.
Смеркалось. Небо все еще было светлым, но земля темнела с каждой секундой. В воде отражались тени деревьев и небо. Пруд зеркально блестел, но блеск этот с каждой секундой блек, угасал, и вода все больше чернела.
В домах зажглись огни. Лампочки светились желтыми расплывчатыми пятнами. Комнат еще не было видно.
Остаток дня, свет неба как будто соперничал с электрическим светом и не давал ему силы, объемности и широты освещения.
Степан Степанович и Дунаянц сидели у пруда и следили за приближением ночи. От аллейки донеслась громкая музыка, и через некоторое время появилась парочка-два белых пятна.
– Вай!
– воскликнул Дунаянц.
– На всю железку.
– Пусть, - сказал Степан Степанович, как будто недовольный тем, что Дунаянц прервал молчание.
Но Дунаянц уже заговорил, уже начал:
– Скажи, пожалуйста... Мы вот тут посоветовались с членами партбюро... Может быть, тебе хочется сдать бригаду? .. Скажи... Ты, конечно, человек подходящий, настоящий наставник, но раз так... Незаменимых нет.
– Я отступать не собираюсь,-прервал его Степан Степанович.
– Не отступать, дорогой... Мы сделаем это тактично...