Вечное дерево
Шрифт:
– Хорошо, хорошо, - одобрительно приговаривал он и кивал Полянцеву тяжелой головой.
Так, то останавливаясь, то прыгая с кочки на кочку, они и добрались до леса. Здесь было совсем тихо. Полумрак. Пахло прелым листом, сыростью и сосной. Грибов не было. Только виднелась изрытая местами земля, сбитые поганки да густые колонии мухоморов.
– Кто-то успел раньше нас,-сказал Полянцев.- Пожалуй, ограничимся брусникой.
Они прошли лесок и вновь очутились на болотистой поляне. Женщины отправились по бруснику. А мужчины сели на сваленную ветром полусгнившую сосну на самой опушке.
– Ты зачем шел-то?
– спросил
– Не по грибы же, наверное?
Песляк переставил ноги - в ботинках чавкнула вода, - помедлил, пытаясь вернуть боевое настроение.
– Да тут начинание одно задумали... Движение...
или как по-другому назвать, борьбу за моральную чистоту рабочего человека.
– И он принялся рассказывать о смысле задуманного им начинания, стараясь придать словам видимость большого дела. По мере того как он говорил, к нему возвращалась боевитость и вместе с тем усиливалась вера в задуманное.
– Надо не затягивать. У нас уже все подготовлено.
И народ. И примеры... А для молодежи это вот как необходимо, для ее воспитания,-закончил он, абсолютно уверенный, что Полянцев поддержит его и санкционирует это начинание.
Полянцев молчал, крутя в руках сухую ветку, и о чем-то думал, как видно, своем, далеком от разговора.
– Когда я после войны вернулся на завод, - заговорил он, - знаешь, что мне бросилось в глаза? Прямо-таки резануло, как вспышка. Знаешь что? Новые качества появились у молодежи: высокая культура, образованность, тяга к учебе, овладению вершинами производства. В паше время мало кто понимал в технике, не потому, что не стремился понять, а потому, что образования не хватало. В наше время больше овладевали ремеслом, профессией в узком понимании этого слова. Был у нас Петро Ефимыч, чертежи с листа читал, тончайшей шлифовкой и монтажом владел, так что его чуть не профессором считали. А теперь таких Ефимычей десятки в каждом цехе. И никто на них не дивится, как на заморское чудо, никто не смотрит с завистью, потому что многие знают: поднажми, подучись, и сам таким же станешь. Теперь то, над чем мы, бывало, неделями бились, для молодых не проблема. Ты посмотри, как растут "рацки". И это еще не предел. Далеко не предел. Если каждого сейчас расшевелить-рационализация бурной рекой потечет. Ты спросишь, а недостатки? Разве их нет?
Ну, прежде всего, их не так уж много, в смысле количества людей. Во-вторых, в них большей частью мы с тобой повинны.
Песляк набряк, побагровел, но сдержался, памятуя, что в настоящее время важно выведать точку зрения секретаря, его отношение к предложению, к делу, к себе.
Полянцев помедлил и продолжал:
– Рабочий теперь прозорлив и умен. Он не хочет повторять или выполнять глупость. Он не желает мириться с тем, что из-за чьей-то тупости, из-за чьей-то бездарности летит работа, заработок. Поверь мне, Прокопий Васильевич, многих нарушений и неприятных фактов не было бы, если бы мы с вами работали более четко. Возьмем все те же "рацки". Сколько мы знаем фактов, когда к рабочему изобретению, к рационализаторскому предложению прилипают люди, не имеющие к нему никакого отношения. Изобретает один, а деньги получает группа.
Все это вызывает у рабочих протест.
– При чем же здесь мы?
– спросил Песляк.
– Видим, а не противодействуем, вот при чем. А если не видим, то не место нам здесь. А коли видим - в штыч
– Вот я и говорю: движение.., Полянцев покачал головой, отшвырнул ветку в сторону.
– Достаточно движений, начинаний, кампаний! Было! Сколько их было!-повторил он с болью в голосе.- Нет, не то. Теперь нужна постоянная, ежедневная, ежечасная работа с каждым человеком. И чтобы слова не расходились с делами. Вот беда-то наша в чем. Говорим одно-делаем другое. Призываем, а не поддерживаем.
Обещаем, а не выполняем. Начинаем, а не доводим до конца.
Песляк заметил, что говорит Полянцев без нажима, но твердо, говорит то, в чем убежден, во что верит и от чего ни при каких обстоятельствах не отступит. А значит, и спорить с ним бесполезно.
"Но как же быть? Что же делать? Ведь почва уходит из-под ног", мучительно думал Песляк.
"Да, не пришелся. Не идет у тебя дело,-с грустью думал Полянцев.
– Не понял ты и эту работу".
Он вспомнил, как год назад Песляка - бывшего инструктора обкома "двинули" на завод, как они впервые тогда познакомились, как Полянцев сам в прошлом заводский работник-удивился тому, что Песляк не знает заводской жизни.
Он вспомнил, как противился этому выдвижению, поехал в горком, к секретарю товарищу Скокову, как тот убедил его все-таки поддержать Песляка.
"Что ж делать?- вспомнил он слова Скокова.
– Он и так уже трижды бывший: был когда-то вторым секретарем обкома. Говорят, имел способности к партийной работе... Помоги. Научи..."
Полянцев пытался учить, натаскивать. Не помогало.
Сейчас он окончательно убедился: "Не тянет. Не пришелся".
Увидев женщин на мшистой поляне, он обрадовался возможности прервать этот пустой разговор, замахал рукой.
– Эге-гей! К машине! Больше времени нет.
У самой машины все-таки сказал:
– Да, Прокопий Васильевич, упускаешь. Потерял форму. Зажирел. Зажирел.
Песляк промолчал.
Всю обратную дорогу он гадал: "Намек сделал или просто сболтнул?"
Но уточнить не решался.
* * *
После работы Ганна велела Журке подняться в красный уголок.
Пошли вместе с Сеней Огарковым. Журка хотел спросить: зачем это? Но постеснялся. Сеня молчал и смотрел на него неприветливо.
В красном уголке сидела большая группа рабочих во главе с начальником цеха. Журка удивился, увидев среди них Боба, Мишеля, Медведя. И еще больше удивился, увидев отца и с ним Кольку Шамина. Колька подходил к столу как-то бочком, непривычно, точно тянул сам себя за одно плечо. И взгляд у него был сегодня необычный, исподлобья. Журка впервые заметил, что Колька косит на левый глаз, словно старается подсмотреть что-то находящееся сбоку, за локтем.
Как только они подошли к столу и сели, начальник цеха провел ладонью по лицу и сказал:
– У нас ЧП. В бригаде Стрелкова. Пятно на весь цех. Совет по качеству решил разобраться в присутствии, так сказать, виновников,-он кивнул в сторону учеников.
– Попрошу Георгия Фадеевича вести Совет.
Лысый Георгий Фадеевич положил тяжелые руки на стол и оглядел всех присутствующих - рабочих, Ганну, Сеню Огаркова, учеников и его, Журку. Взгляд у него был тяжелый, укоряющий. Журка напугался: "И мне достанется".
– Пусть бригадир расскажет, как произошло это безобразие, - глухо произнес Георгий Фадеевич.