Вечное
Шрифт:
Альдо поерзал на сиденье велосипеда.
— Я поеду к ней. Встретимся на мосту в половине одиннадцатого. Приедем домой вместе, и никто ничего не узнает. Пока.
— Пока. — Марко со смесью гордости и тревоги смотрел вслед брату, пока не потерял из виду его белое джерси.
Глава пятая
Покинув Марко, Альдо помчался по Виа-дей-Черки, удивляясь тому, что младший брат поверил в правдивость его истории. Врун из него был никудышный, ведь до сих пор Альдо и врать-то не приходилось. Однако он знал, что Марко поверит — поскольку тот сам был влюблен. Но Альдо был совсем другим, и пусть ему не везло с женщинами, он считал, что любовь бывает разной. Любовь к Богу, любовь к родине. В нем было нечто большее, чем думали все члены его семьи. Он шел собственным путем,
Альдо покрепче ухватился за руль и покатил на юг, к тихим окраинам города. Поток транспорта уменьшился, стало больше зелени и деревьев, а потом появились густые заросли. Стало темно — ведь уличных фонарей тут не было, а естественного освещения уже не хватало; у Альдо на лбу выступил пот. Юноша полной грудью вдохнул воздух, который пах травой, сеном и навозом. Проехал мимо Circo Massimo — Большого цирка, пустынного в такой поздний час, и, сохраняя прежнюю скорость, оставил позади развалины терм Каракаллы [24] , темные громадины во мраке.
24
Каракаллы — общественные бани, возведенные в начале III века н. э. при императоре Марке Аврелии Антонине (по прозвищу Каракалла), поражали своим размахом и внутренним убранством.
Вскоре он добрался до Аппиевой дороги [25] , самой древней дороги в этом древнем городе. Движения здесь было меньше, однако ехать на велосипеде опасно — приходилось следить, чтобы колеса не застряли между булыжниками, сама дорога была узкой и предназначалась для пешеходов, лошадей и даже колесниц. Над головой простирались ветви деревьев, Альдо в темноте едва видел путь. А позже тьма сгустилась, поблизости не было ни домов, ни прочих строений. Если бы не лунный свет, Альдо даже не разглядел бы, куда направляется.
25
Аппиева дорога — самая значимая из античных общественных римских дорог, в свое время была первой древней пешеходной и гужевой скоростной дорогой и соединяла Рим с дальней частью Апеннинского полуострова.
Его джерси промокло, бедра жгло, сердце гулко стучало в груди. Альдо не сбавлял темпа, хотя ветер здесь дул сильнее, а подъем был круче. Он добрался до просторного открытого выгона рядом с карьером по добыче pozzolana — вулканической породы и помчался через выгон по грунтовой дороге. Альдо заметил заросший овраг, у которого росло одинокое дерево, — это и было назначенное место.
Он подкатил туда, спрыгнул с велосипеда, достал из сумки под сиденьем фонарик и включил. Раздвинул заросли и увидел другие велосипеды: те лежали на земле замаскированными. Оставил свой рядом и прикрыл ветками — в этой сельской местности предосторожность излишняя, но рисковать не стоило. Альдо отсчитал тридцать шагов на юг, освещая путь туда, где за ветками был спрятан вход. Он отодвинул их, и показался туннель — не слишком большой, места едва хватало для человека.
Он присел на корточки и забрался в туннель, прикрыв за собой вход. Альдо включил фонарик, освещая себе дорогу; туннель был проделан в земле и вел в древние катакомбы первых христиан, подземное кладбище с тысячами могил, настоящий necropolis — город мертвых. Одни входы были известны всем, другие — нет, так что лучше места, чем катакомбы, для тайных встреч не отыскать.
Альдо полз на карачках по туннелю, спускаясь все дальше и дальше. Добравшись до дна склепа, он оказался в узком проходе с утоптанным полом. Здесь воздух был прохладнее: Альдо во влажном джерси озяб; из уважения к священному месту он осенил грудь крестным знамением. С обеих сторон на стенах располагались loculi — погребальные ниши прямоугольной формы, выдолбленные в tufo — туфе, серовато-красной вулканической породе. Они высились от пола до потолка, то есть весь проход был выложен останками первых христиан, завернутых в саваны, закрытых в нишах, которые после были запечатаны известью. Тут и там виднелись короткие захоронения — детские.
Альдо поспешил вперед по пробирающему до костей холодом лабиринту. Явившись сюда, он взял собственную жизнь в свои руки. Ему исполнилось
26
ОВРА (итал. Organo di Vigilanza dei Reati Antistatali, OVRA) — Орган надзора за антигосударственными проявлениями.
Он заметил, что в школах стали выдавать другие учебники, теперь в них печатали только пропаганду; Муссолини опустил цены на радиоприемники, чтобы его речи могли слушать повсюду. Партия держала курс на ультрапатриотизм, воспевала Рим, Romanita, и Италию, Italianita, и это тоже тревожило Альдо. Он верил не в превосходство одной расы над остальными, а в то, что все люди — возлюбленные дети Господа. Альдо разделял глубокую веру матери, потому он пришел в ужас, когда понял, что фашисты следуют за Муссолини, как за самим Христом, называя его Il Duce [27] и заменив десять божественных заповедей фашистскими декалогами [28] .
27
Вождь (итал.).
28
Декалоги — официальные программные заповеди режима Муссолини, в которых провозглашалась идеологическая составляющая.
Ни один смертный не сумел бы стереть Господа из сердца Альдо и из его души. Он видел, как Муссолини пришел к власти, и с каждым днем парень чувствовал себя все хуже, на сердце поселилась тяжесть; Альдо казалось, что он живет не поднимая головы, и наконец он понял: пора встать и начать сражаться за любимую страну.
Он продолжал пробираться по лабиринту, а приблизившись к остальным, услышал, как отдаются эхом их голоса — смесь разных говоров, ведь они приехали сюда со всех концов Рима и окрестностей. Они встречались уже около полугода, однако на случай слежки меняли места явок.
Альдо, влекомый благой целью, ускорил шаг и поспешил к свету в конце коридора.
Глава шестая
Утреннее солнце еще только заглянуло в ставни, а Элизабетта уже проснулась. Она гладила своего кота Рико. Мордочка у него была очень пропорциональная: не слишком длинный нос, зеленые, как воды Тибра, глаза, и пасть, из которой иногда выглядывал клык — доказательство его свирепости. Великолепный мышелов, Рико порой кусал и хозяйку, хотя и без злого умысла. В остальном он милостиво принимал ласки, поскольку считал себя самой важной персоной в мире Элизабетты, а возможно, и во всей Италии.
Элизабетта поднялась с постели и сбросила ночную сорочку, помедлив, чтобы оценить, не подросли ли груди. Она обхватила их ладонями, будто взвешивая. На ощупь те были приятными и мягкими, а еще потяжелели, и это ей нравилось. Элизабетта помнила: когда груди только начали расти, они напоминали оливки под кожей, потом увеличились до размера абрикосов, затем лимонов и, наконец, стали как мандарины. И уж конечно, эти плоды были достаточно сочными, чтобы оправдать ношение бюстгальтера.
Она надела форму, затем открыла ставни, вдыхая аромат звездчатого жасмина, который оплел стену. Ее окно выходило на задворки, из него открывался вид на маленькие палисадники, заставленные растениями в горшках, где пышно кустились цветы и травы. Элизабетта обожала цветы и хотела, когда станет взрослой, завести маленький садик, чтобы Рико мог жевать там петрушку.