Ведьмы.Ру 2
Шрифт:
— Лёха, ты…
— Ты ж красил!
— Красил. Мне было четырнадцать!
— Вот… а мне скоро двадцать пять, и я не красил! Уши не пробивал. Даже никогда не напивался толком.
Лешка, которого воспринимать в подобном обличье было тяжело, сунул руки в карманы.
— Не обижайся, но мне кажется, что твой подростковый бунт немного запоздал, — сказал Данила, чувствуя в себе острое желание тоже волосы покрасить.
А что, прикольно.
Лёха в красный. А Даниле можно в жёлтый. Или в синий? А Стасу тогда зеленый достанется?
Кафешка была маленькой, даже не кафешка, а одно из тех заведений, которые выстраиваются в ряд на фудкорте. Но кофе делали, а к нему имелись пышные булочки, рогалики и кренделя, щедро посыпанные маком. По утреннему времени на фудкорте было относительно пусто, и получилось занять столик в углу.
— Хорошо, — Лёшка хлебнул кофе из бумажного стакана и счастливо зажмурился. — Мама никогда не разрешала мне покупать кофе в сомнительных заведениях… и фастфуд. И в целом.
— Ты поэтому из дому ушёл?
Вот как сказать человеку, что его мамаша — та ещё змеюка? Что она менталист и в головах копается? И что явно имела планы Даньку со свету сжить? Оно ж правда истинная и сказать надо бы, но почему-то язык не поворачивается. Тем более что нынешний Лёшка почти и не раздражал.
Может, в рубашках дело? И бесил не Лёшка, а они?
— Да… сложно всё, — кузен разломил крендель пополам. — Всегда было сложно, а теперь вообще будто с цепи сорвалась.
— В смысле?
— Как ты ушёл, она праздник устроила. Представляешь? Торт испекла. Она умеет вкусные торты печь.
— Да, отец всегда говорил, что она хорошая хозяйка.
— Ага. Идеальная. Только… ты бы знал, до чего душно жить в чужом идеальном хозяйстве… — это было сказано не Даниле. — Отец дома давно почти и не появляется. У него давно женщина есть. Фактически у неё и живёт. Развестись не разводится, уж не знаю, почему. Мама делает вид, что ничего не знает, хотя знает всё распрекрасно. Но для всех вокруг мы должны быть идеальной семьёй. Мелкий… предпочёл поступать за тридевять земель, чтоб только подальше. Ну а мне без вариантов. Было… я ж надежда и опора.
Он дёрнул шеей.
— Ты меня всегда бесил, — сказал Лёшка.
— Это вообще-то моя фраза. Это ты меня всегда бесил.
А ведь Данила брата хотел. Чтоб настоящего. Чтоб не было в доме так пусто и одиноко. И одно время даже к родителям приставал с этими вот глупостями. Мама отшучивалась, но потом Данила увидел, что она плачет.
И понял, что из-за него.
И вместо брата стал просить собаку.
Собаку, впрочем, тоже не купили.
— А я чем? — искренне удивился Лёшка.
— Идеальностью своей. Вот как ни придём, так вы… ты… такой весь из себя наглаженный, напомаженный…
— Сам ты… напомаженный!
— В белой рубашечке.
— Я их ненавидел. Чтоб я ещё раз надел когда… — Лёшка впился в крендель зубами. — Мне из-за этих рубашек жизни не было. Туда не ходи. Сюда тоже нельзя. Сок? Ни за что, обольёшься.
— Серьёзно?
Вот как-то Данила никогда не думал, что из-за обычных рубашек может быть столько неприятностей. Чтоб ему дома отказали сока налить? Или пирожка какого? Да даже если бы он взял и измазался, это ж ерунда, это ж помыться можно.
И переодеться.
Небось, в шкафу рубашка не одна.
— На улицу нельзя, я там бегаю и могу упасть. Одежда порвётся. А я поцарапаюсь или побьюсь… я один раз из дому сбежал. На дерево залез. Хотел, как ты… ты рассказывал, что птичье гнездо нашёл.
— Не помню, — искренне признался Данила.
— Вот… и я захотел. Я тогда свалился.
— Я не виноват!
— Нет, конечно. Да и ничего страшного, так, пара царапин. Ты бы знал, сколько было упрёков. И мама слегла. Она всегда отличалась слабым здоровьем…
— Твоя мама? Да на ней, по-моему, пахать можно! Извини…
Всё-таки хоть и змея, но матушка. Скажи Даниле про маму кто-то что-то плохое, он бы терпеть не стал. Он бы в рожу лица ударил. Аргументом.
— Да ничего… это я теперь понимать стал. А тогда… тогда виноватым себя чувствовал. И боялся, что она умрёт. Постоянно боялся, — Лёшка опустил взгляд. — Она ведь всё для нас делала… дом вела, работала, чтобы мы не знали бедности. Тянула. Толкала. Говорила, что нужно пользоваться шансами, если они предоставились. А мы вот ленивые и безынициативные, и без неё…
— Пропадёте?
— Точно… а тут… я просто увидел, как она на кухне кружится, прям в вальсе… ну, тогда, когда тебя отвёз. Я и вернулся, чтобы поговорить. Мне вот бабушка, которая её мать, домик оставила. Я думал тебе предложить, ну, на время, но как-то… не знаю. Дом ведь простой, а ты к другому привык. Ещё бы обиделся… и решил, что если с ней поговорю, а она с дядей Антоном, то он тебя простит. Он ведь к ней прислушивается…
Прислушивается, конечно.
И причина тому есть. Только снова язык будто прилип.
— А она прямо вся сияет. И я понял, что не будет она просить. И надо было про дом сказать. Тебе. Хотя теперь самому пригодился. Тоже странная история. Ну, то есть не то, чтобы тайна, но вот… мама мне всегда говорила, что родители её из дому выгнали, — Лёшка пил кофе, глядя куда-то в сторону. — И что она с восемнадцати лет одна живёт, без семьи, без поддержки. Потом отца встретила. Помогала ему в люди выйти. Он ведь слабый сам, безынициативный и вообще… Но я не про него. С год назад где-то звонок вдруг. Просьба о встрече. Моя бабушка, стало быть… в общем, я и не хотел встречаться поначалу, но как-то… не знаю, почему. Она ещё попросила маме не рассказывать.