Величайшая Марина: -273 градуса прошлой жизни
Шрифт:
Цеза и Лина уже почти ушли из коридора, в тот момент, когда до слуха девочек донеслись больные для Алмы слова, но это было не обидно, скорее противно для самой себя.
– Я тут услышала, что твой отец не придёт на открытый день. Неужели он тебя так стыдится и ненавидит?
Алма застыла на месте, Цеза всё слышала, но даже сама не знала, что ответить Рачне, поэтому просто шептала «Лина, не обращай внимания, забудь о её словах». Девочка повернулась, и посмотрела на одноклассницу со всем холодом, который только могла собрать внутри себя. Ангелина не слышала слов подруги, в голове застрял вопрос Висмут «Неужели он тебя так стыдится и ненавидит?».
– Да, – пустой коридор, в котором они стояли несколько раз отдал в себе и без того громкий ответ.
Всё замерло в нелепом молчании, и также, не нарушая тишины, с другой стороны коридора к ошеломлённой
– Висмут, пойдём, надо поговорить! – сказал он, как любил это делать, снисходительно, по-хозяйски, но на этот раз ещё и требовательно. Только Алма заметила на его лице отвращение от услышанного. Она не сомневалась в том. Он слышал.
Рачна развернулась и пошла за уходящим Стронцием, который так и не посмотрел на Алму. Девочка переглянулась с Цезой, и они отправились делать уроки в комнату, в одно ухо слушая «Sleep». А когда пришли, начав с Астрономии, закончили зарубежной историей. Алма то и дело помогала Цезе с переводом, поскольку это был единственный язык, с которым у неё подруги были недопонимания, а для девочки – это был один из родных языков (вторым родным стал русский).
– Что будем делать в открытый день? – внезапно спросил Николас, когда они с Александром вернулись с тренировки, и друзьям снова удалось уйти гулять в лес.
– Может, придём сюда? Там всё равно нечего будет делать, – так же не весело ответила Алма.
– Ладно. Хотя я слышал, что тогда устроят танцевальный вечер.
– Да, я знаю.
– Думал, девчонки любят всё такое.
– Я…
Она не успела ответить. Алма быстро спрыгнула с жёсткого, каменного дивана, и подошла в самой воде у проёма в их «катакомбы», где они и сидели.
– Алма, ты что?
– Там кто-то есть, – настороженным шепотом ответила девочка.
И её блондинистые волосы, развивающиеся на ветру, и сияющее на пальцах кольцо-змея, и парка, которую она любила носить нараспашку, всё отражалось во льду. Она чувствовала воду, ощущала неким подсознанием, что, не так далеко отсюда, лёд сломан, и кто-то вошёл в воду, достаточно быстро перебираясь с того берега на этот.
– Мне не кажется, – она усилила голос, и старалась не закричать, – там действительно кто-то есть!
– Наверное зверь.
– Думаешь он сломал бы лёд, и поплыл в ледяной воде?! Пойдём! – она легко соскочила на замёрзшую гладь воды и вцепилась в неё острыми когтями гепарда.
– Алма, подожди! – Ник старался кричать шёпотом, но не вышло.
– Он услышал нас, – шепнула девочка и остановилась, – он ускорился! Быстрее!
Они пустились по льду, местами проскальзывая, и стараясь толкаться от ровнейшей поверхности когтями. Ещё немного, и Алма увидела чей-то неопределённый силуэт, выходивший из воды так спокойно и ровно, но не успела она сделать и пяти шагов. Как тот быстро исчез в лесу, мелькнув на последок огненно красным. Девочка напрягла память, и поменяв направление в сторону берега изо всех сил просила судьбу, что бы её предположение не сбылось. В следующий раз мелькнувшее пятно рыже-алого увидел Ник, и так, поочерёдно задевая его глазами, друзья почти до ночи преследовали неизвестного человека, по крайне мере, для Николаса.
– Алма, стой! – выкрикнул Ник, когда девочка изо всех сил рванула за силуэтом, мальчик отстал, и потерял её из виду.
Задевая снежные ветки, роняя их холодный пух на себя, несильно царапаясь о ели, врезаясь глазами с падающие снежинки, но не тормозя, она достигла того места, где было поле, и где она смогла более-менее разглядеть того, кого преследовала. Как обычно весь в чёрном, и плевать на мороз, и на то, что одежда мокрая насквозь, именно слетевший капюшон тогда открыл его яркое, бьющее в глаза пятно. Руки, сжатые в кулаки, и лицо, которое девочка увидела лишь миг, и то профилем, всё было белым на столько, что сливалось со снегом. Она замерла, тяжело дыша, её сковал страх, и, когда человек остановился и развернулся. Что бы посмотреть на неё, Алма почти побелела как он, и это было видно по тому, что девочка уже перестала быть гепардом.
– Ты странная, – сказал он как всегда своим превосходным, гордым голосом, таким благородным и бархатным, но насквозь пропитанным ядом, как хорошее, дорогое вино, стоящее на столе у плохого короля. Но, тем не менее, он продолжил, – Боишься, когда знаешь, а неизвестность тебя не пугает ни капли.
– Нет, не пугает, – ответила она, и правда, осознавая, что не думала о страхе, пока не убедилась в том, что это он.
– Тогда советую вообще ничего не знать.
– Это невозможно.
На этот
– Ну, наконец-то! – выдохнул Николас, выбегая на поляну, пытаясь не увязнуть в снегу, – где ты пропадала?
– Здесь и была.
– Ты узнала кто это?
Повисла пауза, в которой Алма начала подрагивать от холода и перестала видеть от режущей боли в глазах, вызванной ослепительным снегом. По возвращении в комнату, она старалась не думать об Аргоне. На следующий день все дети разъехались по домам. Было уже 24 декабря, и Алма была рада тому, что сможет в свой день рождения пожить без кольца. Но оказалось, что нет, некоторые так же оставались на новогодних каникулах к академии, и пожить в квартире у Лерил ни ей, ни Нику, тоже была нельзя. На сильное удивление девочки остался и Стронций, родители которого не упускали шанса встретиться с сыном. На следующий Алма проснулась с радостной мыслью о том, что никто не знает об её дне рождения, а самой афишировать то, что не любишь – глупо. Нежась в кровати, она мучила себя непонятными движениями совести о том, что не может отпраздновать его вместе с мамой, не более, чем пять минут с ней. Но подумав, она вспомнила, что три человека есть, которые знают о её дне рождении: Лерил и Эдвард Вольфрам, знающие её как Алму Уэльсу, и Николас, которому она однажды сказала это. Спустившись, она увидела, что Ника нет, и, переодевшись в джинсы и голубой джемпер, девочка быстро вышла из жилого корпуса. По коридору ходили люди, в основном это были работники академии (профессора, лаборанты), остальную массу составляли оставшиеся здесь ученики, но их ничтожно мало (точнее шесть человек включая Алму). Академия ещё никогда не была такой пустой, наверное, на всё здание, человек тридцать, не больше.
– Лина, я здесь! – она повернулась и увидела Ника в главном зале, сидящего на лавке у стола, который тщательно помогал отмывать залу с помощью магии.
– Привет, – тихо поздоровалась она и села рядом.
– Поздравляю, – с энтузиазмом сказал он, – У тебя же сегодня день рождения?
– Да.
– Хм… Я подарок приготовил, только он наверху, извини, я подарю позже, сказали закончить работу как можно быстрее.
– Ничего страшного, Ник, подаришь вечером.
– Ты куда-то уходишь?
– Просто пойду в музыкальный зал, а там, кажется, пробуду до ночи.
Мальчик улыбнулся и продолжил отчищать искрящуюся хрустальную люстру, а тихо порадовалась скромному поздравлению. Она быстро продвигалась по знакомой готической анфиладе, которая сейчас была до неузнаваемости украшена: по декоративным колонам пустили живые гирлянды из веточек ёлки, под, или над картинами, висели венки с золотыми колокольчиками или серебряными шариками, но красная змейка-ленточка, обвивающая венок была неизменна. Она шла, наслаждаясь такой тихо красотой, и уже подходя к актовому залу, начала понимать, что сходит с ума, или просто на самом деле слышит давно знакомую песню, но без слов только музыку, однако настолько прекрасную, что девочка из-за неё так сильно захотела жить! Алма ускорилась, и поняла, что это была не шутка или безумие, действительно, тихо играла гитара. И вот, уже подойдя к дверям в зал, она замерла, понимая, что если сейчас откроет дверь, то помещает играющему, и девочка просто прижалась спиной к стене и запрокинула голову, слушая что-то прекрасное, то, что она просто не могла назвать по-обычному – музыкой. Блондинистые волосы легли на плечи, а чистое, красивое лицо «Лины» слегка залил румянец. И она ждала, надеясь, что эта звуковая эссенция не кончится ещё долго, но здравый смысл отвечал ей на просьбу «Ты знаешь, что уже играются финальные ноты. Не надейся более не на что». С последним звуком девочка неожиданно резко даже для себя открыла дверь, но не успела войти, как уже не могла сделать ни шагу, и только серо-зелёные глаза смотрели на Курта Стронция, который сидел на стуле, а в руках у него была гитара, которая только что так прекрасно играла, но нет, не она, это именно Курт исполнял «Shape of my heart». Мальчик резко дёрнулся, когда боковым зрением заметил Лину, и, на её удивление, промолчал. Но по резким движениям, когда он отставил гитару, и поднялся со стула, девочка поняла всё, что он мог бы сейчас сказать. Он отодвинул стул в сторону и остановился, просто непонятно зло и нервно вглядываясь в лицо девочки, отчего она чувствовала себя неловко. «Ну, хоть начни кричать! Поори на меня что ли, обзови безродной тварью, но не молчи! Идиот!» твердила она себе, когда молчание превратилось в медленно, оттого и противно режущую пытку.