Величайшая Марина: -273 градуса прошлой жизни
Шрифт:
– Всё, профессор, – гордо, но как-то отсутствующе, объявил он, отходя от стола, – внутри цветка, под внешними лепестками, замёрзло самое основание внутренних (лепестков), – уже более тщеславно проговорил он с королевским темпом и паузами. Теперь пришла очередь Алмы усмехнуться.
– Хорошо, – без особого энтузиазма отозвался Гелиа, разламывая лепестки розы и смотря на кристаллики льда, внутри цвета, – не садитесь, Курт. Ангелина, теперь ваша очередь.
Он отбросил разломанный цветок назад, тот глухо ударился об пол, и, полежав пять секунд, растворился, а тем временем, те же зигзаги рукой создали
– Я всё, сэр.
– Что ты сделала? – спросил он, подойдя к розе, но, не трогая её, а только внешне осматривая.
– Я подумала: лепестки розы имеют достаточную толщину, что бы заморозить каждый изнутри, без внешних признаков.
– Ага, а как же нам это проверить? – язвительно спросил Стронций, наблюдавший сзади, но в голосе девочка разобрала удивление.
– Можно я докажу это без магии? – обратилась она к профессору.
– Конечно.
Девочка легко подняла со стола розу, и без особого размаха ударила распустившимся бутоном об стол. Сразу после треска заискрились винного цвета осколки, и вот на столе лежала разбитая роза. Она разбилась так легко, будто была сделана из стекла, льда.. но нет, просто превосходно заморожена.
– Идеально, Лина! – этот прохладный тон, означал из уст Оливера Гелиа лучшую похвалу, в то время как Курт заработал один холодный тон. Учитель тщательно осматривал лежащие на столе остатки розы.
Злорадствовать девочка особо не хотела, тем более, что в последнее время Стронций не так задирал её, поэтому, как обычно посмотря на него после «игры», она не высокомерно сделала это, скорее с каким-то пониманием. Хотя сама не знала с чего это! Но всё было похоже на то, как смотрят друг на друга знакомые люди, сыгравшие в шахматы. У выигравшего нет призрения во взгляде, только какое-то понимание и снисхождение, а проигравший оценивающе глядит на соперника, понимая, что не может унизить или оскорбить, потому, что уже сам только что был в какой-то степени унижен. И шахматисты пожимают руки в знак не вражды, у Алмы и Курта это заменил “не уничтожающий” взгляд, причём взаимный. Лина в компании Цезы вышла из класса, девочки по-обычному разговорились, и не заметили того, как быстро шли по всем лабиринтам здания к комнатам.
– Лин, твои родители приедут на открытый день после каникул? Ну, то есть папа приедет? – внезапно спросила Цеза.
– Нет, – коротко ответила девочка. И, достав свою ракушку, протянула один наушник от неё подруге.
– Что-то новое есть? – спросила Цеза, заглядывая в светившиеся, словно голограмма, буквы над ракушкой.
– Не совсем. В голове вспоминается песня, но я хочу сперва вспомнить её целиком, и только тогда внести в память прибора.
– Какой мотив?
– Спокойный, хотя, нет, это не совсем то слово, точнее печальный… депрессия, в общем.
– Иногда, это по тебе.
– Я депрессивная? Печальная?
– Необъяснимая, скорее так.
– Вау, даже я не могу чётко подобрать определения
– Депрессивный – описание скорее не под тебя, а под Стронция.
– В последнее время да, какой-то он стал не такой назойливый и злой. Как думаешь, из-за чего это?
– Не уверенна, но я слышала его разговор с отцом.
– Он приходил? Когда?
– Дня три назад. Не суть! – быстро сказала подруга, – Его отец рассказывал о какой-то Маргарите, и, на сколько я поняла, с ней там что-то случилось.
– С Маргаритой? – Алма резко остановилась, и наушник с музыкой вылетел при том, что Цеза продолжала идти вперёд.
– Ну да. Хотя я и не знаю кто это.
– Я тоже, – выдохнула Алме, думая уже совершенно не об этом.
Девочка прекрасно знала кто эта женщина, и что с ней могло случиться. От вариантов по коже пробежали мурашки.
– А ты не помнишь, они говорили о том, что конкретно с ней случилось?
– Нет, – Ксенон быстро вернула наушник.
«Тогда, что бы знать наверняка придётся только ждать открытого дня для родителей», подумала Алма, и переключила песню в Ракушке со «Sweet Sacrifice» на другую, более грустную, больше подходящую её мыслям.
– Эй, смотри. Лёгок на помине, – Цеза глазами указала на Стронция. Как всегда весь в чёрно-серой гамме, он быстро и тихо шёл к выходу из академии, – Пойдём за ним?
– Нет, Цез, это как-то не правильно. Пусть идёт.
– О, какие люди! – услышала Алма, и сразу ускорила шаг.
– Лин, помедленнее.
– Прости, но мне не хочется снова с ней встречаться.
– Подожди! – вскрикнула Цеза, в тот момент, когда сумку из её рук выбила магия Рачны, девочка начала подбирать вылетевшие вещи.
– Ещё раз так сделаешь, Рачна и..!
– И что?! – нагло спросила девочка. Алме по-обычному было противно смотреть на её круглое, красноватое лицо, маленькие глаза, и всё те же совершенно не объёмные волосы глубокого чёрного цвета. Она быстро приближалась к Алме и Цезе, и девочка в сотый раз отметила её странно яркие аксессуары, цвета которых все были отражены в гамме бензина (кто, хоть когда-нибудь видел бензин, или же сам висмут, поймёт, о чём это), – можешь хоть раз договорить угрозу до конца?!
– Хорошо! Тогда не Цеза будет подбирать с пола книги, а ты свои зубы. Ах, да. – добавила она холодно, и даже без злости, – когда будешь их назад вставлять, особо не старайся, они и без того кривые.
То ли Алме показалось, то ли действительно вдалеке раздался тихий звук от сдержанного смеха, который так был знаком девочке, ведь именно его она так сильно ненавидела до недавнего времени. Почему-то Алма была уверенна, что это он, хотя, когда посмотрела за спину Рачне, там Курта не оказалось.
– Тупая угроза, Вашингктон! – ответила Висмут, хотя в голосе звучало некое опасение, но Рачна решила продолжить, – Впрочем, как и твоя безродная фамилия, которую даже не занесли в перепись самых отбросов.
– Да? Что-то когда я проверяла общую перепись, то обнаружила там себя. Может у кого-то просто глаза не оттуда на мир смотрят? Вот и не заметила ты моё имя в списке, – девочка подняла последнюю книгу.
– Его никто не замечает, потому, что тебя там нет! Или глаза сами не собираются касаться твоего позорного имени.