Величайшая Марина: -273 градуса прошлой жизни

Минцена Тоша

– Ты уже закончил? Я могу занять зал? – тихо, но уверенно спросила она.

– Да, можешь, – презрительно ответил он, и направился к двери. Уже проходя мимо Лины, она будто очнулась, или наоборот заснула, и говорила во сне.

– Хорошо играешь, – шепнула она, боясь того, что зря позволила выйти восхищению наружу, и поэтому быстро добавила, – правда жаль, что я мало слышала.

– Да ну, – резко отозвался Стронций, и таким же недовольным ушёл.

Девочка чувствовала себя ещё более неудобно, чем во время молчания, и только несуществующий зов вывел её из такого отсутствия в этом мире. Она не просто так ушла от общения с Николасом, а только ради того, что бы в тайне от всех сесть за пианино и позвать её. Позвать маму, которая так же звала

её каждый день, сегодняшний не стал исключением. Алма быстро пересекла комнату, собиралась сесть за пианино, и начать играть, как её что-то передёрнуло, просто заставив вернуться мыслями к Стронцию. Она поменяла курс, и легко прикоснулась кончиками пальцев к тонкой, металлической струне, та едва зашелестела. У Алмы ёкнуло сердце, когда она прошла рукой по все струнам сразу, как будто дотронулась до чего-то божественного, и вспомнила то, как хотела научиться играть на гитаре, но не было времени, не более того, а когда оно что-то внутри её самой мешало сделать это. И она легко отошла от инструмента, опускаясь за другой, свой, такой родной. И даже закрыв глаза в странных размышлениях, она спокойно опустила кисли на монохромную полосу с чётким ритмом полос, и пальцы, уже давно зная, что делать, набирали те самые нужные клавиши.

Lithium – don’t want to forget how it feels without

Lithium – I want to stay in love with my sorrow

Oh but God I want to let it go

Этих слов хватило, что бы помещение резко застелил лимонный дым, а воздух моментально пропитался на сквозь чем-то сладким, одновременно металлическим и морским. Светящаяся, словно фосфорный перламутр, Она была такой белой, с насыщенными медово-каштановыми волосами, которые так же осветлялись от сияния изнутри, и глаза, глубокого сине-серого оттенка, так ласково и нежно смотрела на неё.

– Мам, – шепнула Алма, даже не зная, что хочет сказать, а потом спросила то, что волновало её на данный момент больше всего, – Чего мне ждать от этого открытого дня? Скажи мне, что он не придёт, – с надеждой в голосе она посмотрела не менее молящие глаза.

– Не знаю, милая, – тихо ответила Бейра и присела рядом с дочерью, – он изменился.

– Нет, остался таким, каким был.

– Вы же не общались с Отцом.

– Так, что бы общаться… такого не было, но мне кажется, что ничего не изменилось.

– Изменилась ты, и в общении всё остаться по-прежнему просто не могло.

– Возможно, но, что мне сделать, что бы он не пришёл?

– Не делай ничего, потому, если ты будешь стараться, то какая-то из двух сторон победит, когда он придёт, ты почувствуешь себя ужасно, ты это знаешь. Но, даже если он не придёт, тебе не станет легче.

– Ужасно не знать чего хочешь.

– Тогда, позволь решать тем, кто знает, и от кого зависит больше.

– Я такая странная, – начала Алма медленно и тихо мыслить вслух, – что за любящая ненависть?! Такое бывает?

– Миров много, ты знаешь это, думаешь существует то, чего нет ни в одном из них? – она улыбнулась.

– Было бы странно.

– Алма, ты так быстро спросила про отца, что я не успела тебя поздравить, – такие гладкие, словно из настоящего жемчуга руки обняли девочку, подбородок Бейры медленно и легко опустился на её голову, только тепло, такое нежное, выдавало человека, всё остальное было неземным, – извини, но я ничего не могу подарить тебе.

– А нужно? – вопрос был слишком риторическим, и Алма весело улыбнулась,- Только ответь ещё на несколько вопросов. Почему Они, люди, не верили в меня, твоим словам о том, что я не такая? Разве была необходимость в революции?

– Казалось верили. Революция возникла внезапно, так же, как и закончилась для нас обоих.

– То есть, предпосылок для неё не было? Но, что тогда так подействовало на людей, которые уже верили в хорошее?

– Либо что-то очень хорошее, либо что-то очень плохое.

– А это не мог быть…!?

– Нет!

– Я имела в виду Йова.

– Я тоже говорила про него, это не он.

– Может кто-то из его

семьи?

– Как вариант рассматривать можно, но тогда стоит исключить из списка дальнего, сводного родственника.

– Мам, – девочка растянула слово и закатила глаза, – я его родителей-то не знаю, а дальнего и сводного родственника… – она не договорила, и так всё было понятно.

– Поверь, ты его знаешь, – тихо зазвенело, и девочка поняла, что это снова рассыпается мама, снова в прекрасный серебристо-золотой жемчуг, время заканчивалось. И Алма три секунды из драгоценных десяти потратила на то, что бы посмотреть на мать глазами полными вопросов и раздавлености от того, что она снова уходит.

– Кто он? Кого я знаю?

– В…

Дальше она рассыпалась совсем, оставив дочь наедине с подаренной загадкой. А размышляя, пальцы снова, будто отдельно мысля, начали наигрывать мелодию. И «Skin» напомнила ей о её первом выступлении, и о том, как она пела эту песню ровно год назад, для Доэлнора, Глафнега, Титании. Петь она не хотела, просто играла, стараясь не отходить далеко от нужных мыслей. «Его имя начинается на «В», и что дальше? Это же единственное, что я знаю…». Тут она ударила по нужным аккордам с неожидаемой силой, и уже на нервах продолжила играть осознавая, что пять минут в три недели – ничтожно мало для общения с мамой, и в который раз она спросила «почему так?». Но Алма многое умела, иногда даже слишком многое. Например радоваться объятиям тоски, своему одиночеству, которое она иногда в шутку называла убогим, хотя только его считала единственным сокровищем, которое оставалось с ней так часто, что девочка уже не различала те миги, в которые его не было. Однако сейчас она почувствовала что-то новое внутри себя. Это касалось удивившего её факта, Алма, говоря «А это не мог быть…!?», она имела в виду не только Йова, хотя и призирала себя за это предположение, но в глазах матери она прочитала, что когда они обе разговаривали про Мискера, их взгляды также вели диалог, только не про него, их сутью стал Аргон. Девочка не знала, удивляться ли тому, что Бейра оправдала его, нет, скорее просто исключила из списка возможного, слов оправдания всё же не было. Взглянув на часы, девочка поняла, что опаздывает на завтрак, и, быстро вскочив со скамьи, побежала в столовую. И забежав в помещение, её глаза сами по себе выискивали светлые волосы, или тот же ясным взгляд Курта. Она этого хотела, потому, что голова твердила об биде возникшей между ними, хоть та и не была гласной, но Алму мучила. Стронций сидел в дальнем углу, за столом, и, одновременно поедая завтрак, уткнулся своим прямым взглядом в какую-то книгу, лежащую перед ним на столе. Девочка отвернулась от него, и прошла мимо профессоров к Нику.

– Ну как, закончил с помощью? – коротко спросила она присаживаясь рядом, где на столе перед ней сразу же появилась тарелка с едой и приборами.

– Почти. Я думал, если ты пошла в музыкальный зал, то это на целый день.

– Мне захотелось есть, – она слегка улыбнулась и приступила к еде.

Друзья молчали, и в это время Алма думала о случившемся, обо всём сразу. Поев, она подождала Николаса, который собирался вручить подарок и они вместе отправились наверх.

– Ник, это то, о чём я думаю? – тихо спросила Алма, получив от друга свёрток, плотно обмотанный золотой, матовой бумагой.

– Нет, – с ухмылкой ответил мальчик, откидываясь на диване в общей комнате.

– Тогда, я догадываюсь, что это может быть.

Она аккуратно распаковала подарок, которым стала книга. Девочка резко вспомнила тот день, когда рассказала Нику о жизни в Торниэле, о том, как она занималась только чтением исторических книг и переписок, постоянно думая, что «это последняя такая книга, дальше почитаю классику, стихи, или что-нибудь такое…», но этого так не случалось. Находилась следующая политическая книга быстрее, чем классика, и Алма послушно брала зовущие тома. Теперь же перед ней лежала готовая к открытию книга тёмного, винного цвета с изумрудными буквами и серебристыми рисунками покрывающими обложку.