Величайшая Марина: -273 градуса прошлой жизни
Шрифт:
– «По-другому и быть не может»? – растерянно переспросил Эдвард.
– Да, всё так, профессор.
– Хорошо, Алма, – тихо и слегка обескуражено ответил он, – можешь идти.
– До свидания, директор Вольфрам, мисс Авроним, – она по-обычному слегка улыбнулась на прощание и без единого звука «выпорхнула» из комнаты с лицом, даже забывшим уже, что есть слово «улыбка».
Она вернулась в жилой корпус, и уже через пять минут сидела в главной комнате с Николасом, Александром, Цезой. Рассказывать о том, из-за чего она сперва убежала, потом разбила зеркало, девочка не стала, да никто и не спрашивал. Минуту посидев сначала молчании,
После ухода Алмы, в кабинете воцарилась пауза. Эдвард Вольфрам описал круг по периметру цилиндрической комнаты, вдоль шкафов, потом сел в обычное кресло гостя, напротив Авроним.
– Что скажешь, Лерил? – тихо спросил он.
– Не думаю, что она похожа на бабушку. Я знаю её почти год, она не такая, как Жалис!
– Да, но у неё те же выражения.
– Только они, Эдвард, не больше, – убедительно выдохнула женщина и подняла взгляд на глаза Вольфрама, – я никогда не замечала за её поступками какой-то ненависти, по крайне мере не ко всем, как это позже начало проявляться у Жалис.
– И к кому же у неё проявлялась ненависть?
– Ненависть – это, конечно сильно сказано, злость – подойдёт больше. К Курту Стронцию, Радону и Рачне Висмутам, с остальными она общается достаточно хорошо.
– Да, – ответил директор и сгорбившись задумался о чём-то, – Я начинаю понимать, зачем Кальек Бейра, отправив дочь к своему брату, омолодила её, стёрла года, а главное – оставила память о том, что не касается короны.
– Зачем же? – непонимающе спросила Лерил, и ещё пристальнее вгляделась в лицо Вольфрама.
– Обычное предположение, но Бейра собиралась показать людям другого мира не Алампию Уэльсу, а Алму… какая у неё фамилия по отцу?
– Вашингктон – её настоящая фамилия.
– Я не слышал о такой. Однако, продолжу. Она собиралась воспитать в ней человека, а потом уже королеву, и поэтому самый важный, и в тоже время незначительный факт о том, что она королева, Кальек стирает из её головы не задумываясь. Главное в человеке – человечность, остальное появится.
– Это похоже на мышления Бейры, но меня не только это волнует в её такой судьбе.
– Что ещё?
– То, что она часто упоминает человека, которого не видел никто, но по её словам: его видели многие.
– О ком ты, Лерил?
– О её отце.
– Тогда – это не удивительно. Бейра не выставляла отношения и свадьбу на показ, никто, даже её брат и отец, не знали, на ком же она остановила выбор.
– Но, это точно один из магов, иначе бы Алма не являлась Делоу?
– Да, но невозможно определить, кто именно, их очень, много.
– Думаю, что это уже не наше дело, Эдвард.
Дальше они сидели молча. Вольфрам смотрел в окно, Авроним – на него. Ощутив некое удовольствие от этого молчания, в голове директора вспомнились слова Алмы, которые были сказаны однажды, только ему «Когда я одна, принимаю угнетения, как блаженство, и мне хорошо во всём, что остальные считают проклятием». Будто что-то вылавливая в серой тяжести, жёлтые глаза Вольфрама ещё сильнее всмотрелись в небо, и, казалось, пытались улучить то же чувство, что и Алма, но испытывать наслаждение от сиротства, одиночества, и крепких объятий
====== Что-то новое ======
За окном медленно валил снег, который отвлекал девочку от уроков. Она то и дело, словно загипнотизированная, смотрела в окно на удивительное отношение снега с небом, на светлом фоне которого снежинки чернели, и казались тёмными.
– Лина, ты готова?
Она резко отвернула голову от высокого окна, поливавшего комнату холодным светом зимнего дня. Перед ней как всегда лежала открытая тетрадь, карандаш и ластик, но в глаза бросились не её предметы для урока, а чёрные глаза Оливера Гелиа, который смотрел на неё со всей высоты своего роста.
– Не совсем, – коротко ответила она, вспомнив про заклинание, которое они сейчас изучают, и то, что как раз сейчас учитель начнёт всех вызывать на практику.
Алма любила, когда профессор Гелиа заменял этот урок, он никогда особо не грузил, но при этом получалось так, что к концу урока практику сдавали все не менее чем на 4.
– Ладно, даю ещё минуту, потом вызываю снова тебя. Следом готовится Курт!
Девочка невольно обернулась на задние парты, где, на одной из них по-хозяйски восседал худой, светловолосый мальчишка. Втянув воздух сквозь зубы, она уткнулась в тетрадный конспект, пробежала глазами по последним записям, и была готова выйти «к барьеру», особенно воодушевляло её, что это будет вроде эстафеты, как обычно, выходят два ученика, и учитель выпускает какое-нибудь существо, или атакует сам, естественно игра падает на реакцию, знания и силу. Девочка уже считала за счастье и азарт снова попасть со Стронцием в одну «игру».
– Все готовы? – холодно спросил Оливер, и его белое лицо повернулось к классу.
По обычаю прокатилось дружное «да».
– Хорошо, первая пара! Ангелина Вашингктон, Курт Стронций!
Алма встала, и, не оглядываясь назад, вышла на площадку между доской и первыми партами (учительский стол стоял в углу). Девочка ещё раз прокрутила в голове заклинание: оно воздействует как жидкий азот, и пользоваться им надо очень аккуратно, но Алма уже привыкла к этому и была готова. К сожалению, сейчас было задание не на реакцию, по которой девочка явно выигрывала у Стронция, а на оригинальность и тонкость мышления, которым и надо пользоваться для выполнения данной практики.
– Итак, ваша задача сотворить как можно более незаметную, тонкую магию Тазо (ударение на о), – объявил Гелиа, и стоя лицом к классу, на каблуках развернулся к вызванным ученикам.
Резко дёрнув рукой перед собой каким-то непонятным зигзагом, он создал белый дым, позже слипшийся в белоснежную розу. Легко поставив её на стол вертикально без подпоры или вазы, профессор отошёл и холодно, надменно, молчаливо начал наблюдать за действиями Курта.
– Вы первый, Стронций.
Мальчик небрежно посмотрел на свою соперницу, а потом сделал три тихих шага к цветку. Он пристально вгляделся в светлые извилины и спирали лепестков. Послышался небольшой треск, будто наступают на разбитое стекло.